Феникс в огне - М. Дж. Роуз

Малахай и Джош обошли толпу и взглянули на вход в гробницу. Деревянный навес исчез. Вместо этого сооружения, сколоченного наспех, чтобы прикрыть вход в гробницу, теперь лежали ровные доски.

Склеп был заколочен.

У Джоша сперло в груди. Ему уже было знакомо чувство утраты, но именно эта потеря оказалась такой неожиданной.

— Порой надежда держится очень долго, — как-то сказал ему отец.

Они работали в фотолаборатории. Болезнь еще не свалила высокого, сильного мужчину. Джош все еще отказывался поверить в неумолимость смертельного недуга.

— Она приносит с собой возможность, — продолжал Бен Райдер. — Мы сможем выдержать самую темную ночь и самое долгое падение, если будем думать, что нас ждет кто-то с лампой, чтобы осветить нам путь, или с сетью, чтобы подхватить и не дать разбиться.

Джош ощутил колебания воздуха. Вверх и вниз по его рукам и ногам разливалась дрожь. В который уже раз он совершенно неподвижно стоял в одном измерении и чувствовал, как его засасывает круговорот, где сам воздух был куда более тяжелым и плотным. Он снова вернулся в темноту, в тоннель. Райдер задыхался, был объят паникой, которая стиснула его и не желала выпускать.

Малахай обхватил фотографа за плечи и повел его прочь от поля, прочь от толпы, к роще, растущей позади раскопа.

— Вам известно, что удушье считается одним из самых болезненных способов смерти? — спросил Джош.

Дождь прекратился.

Малахай указал на поваленное бревно и предложил:

— Присядьте. Вы сейчас бледны как призрак. Что с вами произошло?

Джош услышал свой собственный голос так, словно тот доносился из-под воды, с глубины в несколько миль.

— Я не мог дышать. На несколько мгновений у меня перед глазами все почернело. Я не мог сделать вдох, черт побери, снова стоял на четвереньках в подземном ходе, в кромешной темноте, и никак не мог выбраться оттуда.

— Это было тогда или сейчас?

Джош покачал головой. Ощущение могло относиться как к прошлому, так и к настоящему. Но это не имело значения.

Они молча сидели несколько минут. Джош пытался сконцентрироваться на настоящем, на том, где он находился сейчас, на своем имени, на дате, на времени, на тучах, бегущих по небу.

— Теперь со мной уже все в порядке.

Джош встал, но вместо того, чтобы вернуться к такси, незаметно для себя направился к лесу.

— Куда вы идете?

— Там есть ручей. Мне нужно сполоснуть лицо. Это целебная вода. Мне станет лучше.

Малахай посмотрел на него так, как смотрел в такси, когда Джош упомянул про убийство своего брата, как смотрел у себя в кабинете в день их первой встречи, когда Джош сказал, что в том здании, где теперь размещался фонд, когда-то жил и умер молодой мужчина по имени Перси.

— Вы ходили туда в тот день вместе с профессором Рудольфо?

Джош покачал головой.

— В таком случае откуда вам известно про ручей?

— Я его видел.

Смысл этой фразы был очевиден. Джош мог ничего не объяснять.

— Многое из этого вы помните?

— Больше, чем мог вспомнить в Нью-Йорке. С тех пор как мы приехали в Рим, у меня в голове постоянно прокручиваются целые сцены из прошлого.

— Значит, вы еще не ходили в рощу?

— Нет.

— Вы можете сказать, что мы там найдем кроме ручья?

Джош закрыл глаза.

— Гигантские дубы, заводь, в которой мы купались, поляну, усыпанную сосновыми иголками. Камень с углублением в форме полумесяца.

Они прошли с четверть мили и увидели ручей, текущий в тенистых зарослях вековых дубов.

Джош опустился на колени, зачерпнул пригоршней воду и сполоснул лицо. Затем он снова погрузил руки в бегущий поток и на этот раз выпил воду.

— Что вам известно об этом месте? — спросил Малахай, в голосе которого смешивались изумление и любопытство.

— Эта роща считалась священной. Юлий должен был за ней ухаживать. Именно здесь…

Джош споткнулся на этой фразе не потому, что стеснялся своих слов. Для него все это по-прежнему было внове, и он сомневался в том, что сможет говорить без личной предвзятости. Столкновение с этими образами из прошлого само по себе было большой проблемой, а ему приходилось разбираться еще и с водоворотом чувств, пробужденных ими. Да, разумеется, картины, которые возникали у него в сознании, были очень интересными, любопытными, достойными обсуждения, однако они порождали жуткое одиночество, чувство вины и бесконечную, невыносимую тоску.

— Что с вами? — встревожился Малахай.

— Кто-то, кого я не вижу, с кем не могу говорить, завладел мной и насильно скармливает мне свою бедную, несчастную душу.

Малахай присел рядом с Джошем, осторожно зачерпнул пригоршней воду, закрыл глаза и выпил ее с таким почтением, будто она была святой. Может быть, он надеялся попробовать ее и тоже открыть свой рассудок видениям?

Джош отвел взгляд. Он понимал, как отчаянно Малахай хотел ощутить то же самое, как он завидовал своему младшему товарищу. Его до глубины души потряс этот незнакомый человек, так не похожий на прежнего, привычного, неизменно мудрого и уравновешенного, умеющего держать себя в руках.

Они вышли на поляну и направились обратно к толпе, чтобы последний раз поискать в ней Габриэллу, хотя Джош чувствовал, что теперь, когда гробница закрыта, ее здесь не будет. Это была последняя бесплодная попытка.

Карабинер заметил их, шагнул навстречу и быстро заговорил по-итальянски. По его тону и жестам было понятно, что он не разрешал им идти дальше.

— Мы говорим только по-английски, — объяснил Малахай.

Полицейский указал на ограждение, установленное вокруг поля, и машины, стоящие за ним.

— Уходить, пожалуйста.

— Да мы и сами уже уходим, — пробормотал Джош, не заботясь о том, поймет ли его полицейский.

Они прошли к своему такси. Все вокруг было сыро и грязно. Теперь это место вызывало у Джоша только раздражение. Ему хотелось поскорее уехать подальше от гробницы, вообще из Рима, прочь от этих проклятых мыслей, сводящих его с ума.

До ограждения оставалось уже три шага, когда девочка лет шести или семи с черными вьющимися волосами и оливковой кожей вырвалась из рук матери, подбежала к Джошу, обвила его руками и расплакалась.

Мать бросилась следом за ней и окликнула ее по имени — Натали. Однако девочка не обратила на нее внимания. Она крепко прижималась к Джошу, не давая ему ступить ни шагу.

— Вы говорите по-английски? — спросил у матери Малахай.

— Да, говорю. — Женщина объяснялась с акцентом, но очень прилично. — Меня зовут София Ломбардо.