Голограмма для короля - Дейв Эггерс

Допила сок, смеясь в стакан.

— Пора поплавать.

— В каком смысле — поплавать?

— Идем купаться. Возьмете братнины плавки.

В ванной он переоделся в синие шорты, подошел к стеклянной двери — за ней песчаный пляжик, к воде ведет какой-то, что ли, пандус. Подводный бетонный трамплин от задней веранды до моря. Геометрически четкий, как пирс.

Его спины коснулась рука:

— Готовы?

Только пальцы, а самообладание уже его оставило.

— Конечно. Пошли, — сказал он, презирая себя.

Не посмел обернуться. Ему скоро предстоит увидеть ее в купальнике. Она стояла у него за спиной, не отнимала пальцев, и он предпочел не шевелиться. Она увидела, что он смотрит на странный пандус.

— Дядя ныряльщик, построил вот. Жестокий каприз, но ничего. Рыба никуда не делась.

Дядя даже дно углубил, чтобы входить в воду, не наступая на кораллы.

— Вперед, — сказала она, вручив ему трубку и маску. — Я потом. У меня еще поручение для шофера.

Он открыл дверь, вышел и приблизился к воде. Здесь она прохладнее, чем в строящемся городе короля Абдаллы. За пандусом дно оказалось каменистое и стремительно уходило вниз.

Бредя по воде, Алан приладил маску. Сунулся лицом в воду и тут же увидел, что море чистое и кораллов уйма. В поле зрения затрепетали ярко-оранжевые рыбки. Алан поплыл глубже, над кораллами. Роскошно живые, цветущие, хоть и не сказать, что нетронутые. За несколько минут встретил громадную рыбу-клоуна, что плавала кругами, рыбу-собаку, со своими недорослыми плавниками бултыхавшуюся почти по-собачьи. Косяк хирургов, ржавую рыбу-попугая. Кочевого кораллового групера с вечно недовольной физиономией.

Вынырнул продышаться. Слишком богатое зрелище, слишком разноцветное, формы абсурдны. Глянул на дом, поискал Захру — не увидел. Не желая выдать тревогу, отвернулся, поплыл вдоль донных кораллов, глубже, увидел крупных рыбин, что плавают себе и на отмелях, и на глубине. Впереди внезапный провал. Вода внизу чернильна, дно незримо. Перед маской проплыл силуэт. Яркий, ослепительный, огромный. Алан замолотил ногами, выпрыгнул из воды, поглядел на силуэт сверху.

Силуэт тоже поднялся. Оказалось, Захра.

— Алан!

Сердце у него колотилось.

— Я, конечно, хотела вас напугать, но не настолько же.

Он закашлялся.

— Пожалуйста, простите.

Наконец он снова обрел дар речи:

— Все нормально. Нечего было пугаться.

Поглядел на нее. Увидел ее голову, волосы узлом, оголен подбородок; овал лица нежнее, чем Алан воображал. Мокрая, прекрасная — черные волосы блестят, горят глаза.

Но все остальное скрывала вода.

— Мне надо опять нырять, — сказала она. — Соседи. — Кивнула на дома по берегу. — Но должна предупредить. Я одета как вы. Если кто увидит, решат, что тут два мужика. Две голые спины, мужские плавки. Вы понимаете?

Он решил, что понимает, но не понял. Пока не сунулся маской в воду. Тогда увидел. Захра не надела бюстгальтер. Шорты полосатые, голубые — мужские. Алан чуть не захлебнулся. Господи. Поплыл следом, глядя на ее сильные ноги, на шевеление длинных пальцев, и солнце трогало ее повсюду, и щелкала вспышка.

Она обернулась, широко улыбнулась под маской — мол, что, удивились? Отчасти понимала, как хороша, как он восхищается. И снова отвернулась деловито, указала вниз, на тысячи рыбок и анемонов всевозможных невероятных цветов, и все живое, все рвется вверх.

До смерти хотелось подплыть ближе, взять все. Случайно о нее потереться, покувыркаться в воде, закричать ей прямо в рот. Но он поплыл следом, глядя не на рыб с кораллами, а на ее груди, что прорастали вниз, светились, раскачивались.

Она звала плыть рядом, но он держался позади: так она его не разглядит. Они плыли вдоль берега, и он рискнул — цапнул ее за щиколотку, будто хотел ей что-то показать, одутловатую рыбу-клоуна в глубине. Захра подплыла, обхватила его за локоть, сжала. Вот он, ответ. Он больше не сомневался. Но что теперь делать-то? В этой воде, под этими небесами — слишком много раздражителей, по ее ослепительному телу кружевами струится свет. Он в жизни не встречал ничего прекраснее колыхания ее бедер, ее брыкливых ног, ее колеблющегося нагого торса. Она отплыла и остановилась там, где дно отвесно уходило в темнейшую синеву.

Всплыла, он за ней.

Сняла маску.

— Вдохните, — сказала она.

Он вдохнул. И она нырнула, задрав руки.

Он нырнул следом. Она расталкивала воду, все ниже, ниже — десять, двадцать футов. Он догнал, и она вцепилась в него, и он почувствовал ее всю. Поцеловала его, не раскрывая рта, потом в грудь, в соски. Он нырнул к ее животу, поцеловал туда, поднялся, губами обхватил сосок, потом другой, ее пальцы ворошили ему волосы. А потом она исчезла. Вылетела на поверхность, и он за ней.

Когда вдохнул воздуха, вернулся к солнцу, она уже уплывала, спиной к небесам, поправляя маску. Он за ней. Они медленно приблизились к дому, снова притворяясь мужчинами, друзьями. У пандуса она обернулась, жестом велела Алану остаться. Он глядел на нее из воды. Она вышла, накинула на себя полотенце и убежала за дверь.

Он поплавал туда-сюда, делая вид, что ныряет, но посматривая на дом. Наконец из окна показалась рука, поманила. Он ринулся по пандусу, открыл дверь.

— Сюда, — сказала Захра.

Он пошел на голос в другую комнату. Она уже оделась и сидела по-турецки на полу, вокруг валялись подушки. Шорты и майка свободные, белые. Порыв угас — во всяком случае, его порыв, — и он сел напротив, глупо улыбаясь.

— Итак, — сказала она.

Взяла его за руку, сплелась с ним пальцами. Оба поглядели на сцепленные руки. Этого мало — Алан не понимал, что делать дальше. Уставился на вазу с финиками.

— Хотите? — спросила она шутливо, раздраженно.

— Хочу, — сказал он, сам не зная почему. Взял финик, пожевал мякоть, снова убитый своей неспособностью сделать то, что надо, когда надо.

Дожевал, аккуратно положил косточку на тарелку, и Захра придвинулась ближе, легла на бок. Он тоже — ее зеркальным отражением. Так близко, что она дышала ему в лицо, он смутно чуял соль у нее на языке.

Улыбнулся ей. Понимал, что эта ее поза — приглашение, но не отозвался.

— Прекрасно, — сказал он, больше ничего не придумав.

Она терпеливо улыбнулась. Он взял себя в руки. Надо ее поцеловать. Потом лечь на нее. Просчитал дальнейшие шаги — куда ее плечо, куда свои ладони. Когда же это было в последний раз? Уже восемь лет он не принимал таких решений.

Он глянул за окно, на солнцем пропитанное небо, на непостижимое море, и в их просторах обрел силу. В этой воде миллионы мертвых, под этим солнцем миллиарды живых, солнце — жестокий белый свет средь миллиардов ему подобных, и посему все это не так уж важно, а значит, не так уж трудно. Никто не смотрит, и никого, кроме него и Захры, не волнует, что случится в этой комнате, — какая сила рождается из ничтожности! — и можно сделать, что хочешь, а именно ее поцеловать.