Кроме пейзажа - Вадим Ярмолинец

М а й к (снова показывая, какой он терпеливый). Тогда тебе ничего не остается, как позвонить папе.

Б е л л а. У него будет инфаркт.

М а й к. Последний вариант – это позвонить маме. Она сообщит ему об этом в мягкой форме.

Б е л л а. Если мама узнает, она умрет!

М а й к. Твоя мама? Она еще нас переживет!

Б е л л а. Боже, за что ты ее так не любишь?

М а й к. Она меня любит! Они вообще меня за человека считают?! С первого дня нашей совместной жизни они хоть раз поинтересовались моим мнением? Я вообще что-то в этом доме решаю? (Раскинув руки и встряхивая ими.) Папа знает того, папа попросит этого, папа знает лучше! О-о, как бы я хотел разорвать этот порочный круг! Как я хочу иногда взять эту штуковину (делает шаг к камину и снимает со стены ружье) и сделать, как это сделал Хемингуэй!

Б е л л а. Кто это?

М а й к. Ты не знаешь!

Б е л л а. А что он сделал?

М а й к. Он выстрелил и попал.

Б е л л а. Это ружье не стреляет. Оно же декоративное.

М а й к (взяв ружье за ствол, как берут бейсбольную биту, он подходит к жене). Если ты сейчас не позвонишь своему папе, оно стрельнет.

Б е л л а (отталкивая от себя приклад). Ты же псих!

М а й к. Меня сделали психом!

Белла, глядя на него ненавидяще, берет телефонную трубку. Набрав номер, она подносит трубку к уху и ждет ответа. В зале слышны телефонные гудки. Один, два, три, четыре. Потом трубку на другом конце провода снимают, и раздается знакомый голос:

– Мандел Гейбелс слушает!

Зрители видят замерших Беллу и Майка. Свет меркнет. Занавес опускается.

Митя и Паша появились на свет с двенадцатичасовым промежутком – один утром, второй – вечером. Случай был бы достоин описания в медицинской литературе, если бы мамаша у них была одна. Но общими у них были только знак Зодиака, да еще давняя дружба, основанная на таком сходстве характеров, что порой один взглядывал на жизнь другого как в зеркало. Оба были холосты, но время от времени у них появлялись сожительницы. С большим или меньшим успехом они помогали гасить позывы плоти, но не удовлетворяли все более, с годами, неосуществимую мечту о собственном ребенке. Оба, подчиняясь праисторическому инстинкту то ли воинов, то ли землепашцев, в их случае установить это было сложно, хотели наследника. Зачем – непонятно. Кроме фамилии и бродивших по книжным полкам тараканов наследовать у них было нечего. Сами книги после их переселения этажом выше, если вы понимаете, о чем я говорю, должны были быть увязаны в аккуратные пачки и сложены в подвале под красно-белым плакатиком «Перерабатывай!» А что еще с ними делать? Со дня на день вся эта макулатура отправится следом за фотопленкой и виниловыми пластинками.

Первую в своей жизни большую дату – столетие – друзья решили отметить в «Бальтазаре». В качестве подарка Паша приобрел другу двойной виниловый альбом Элтона Джона «Прощай, дорога из желтого кирпича». Он купил его за пятнадцать баксов в «Академии» на Ист 12-й, но тут была важна не цена, а ценность в контексте личного опыта – юношеских забегов с препятствиями от милиции и дружинников, охранявших чистоту советской культуры. Сколько стоил тогда такой двойник на тенистой аллейке приморского парка им. Т. Г. Шевченко, где собирались местные дискоболы? Рублей восемьдесят или что-то в этом роде. Что равнялось без малого месячной зарплате многих. Обложка у найденного в «Академии» альбома была как новая, хотя винил в тихих местах уже потрескивал. А что вы хотите от альбома, выпущенного три с лишним десятка лет назад! Вторым подарком был сюжет, родившийся совершенно неожиданно и обещавший хорошо прозвучать за праздничным ужином. Рассказ должен был не только повеселить слушателей, но и ответить на вопрос, почему Паша пришел один. Что до Мити, то он пригласил молодую редакторшу, работавшую с переводом его статьи для московского журнала по структурной лингвистике («Сравнительный анализ коллоквиализмов в творчестве Исаака Бабеля и Семена Юшкевича») – 23-летнюю Вику Светлову. Викулю. Фамилия необыкновенно шла ей. Светловолосая, с лучистыми глазами девочка из Барнаула окончила на родине филологическое отделение местного университета, приехала в Нью-Йорк по студенческой визе и хотела здесь остаться. Остаться она могла единственным способом.

– A-а ч-чем ты говоришь! – отмахивался Митя от Паши. – Что я буду с ней делать, мне понятно, но что она будет делать со мной? Скажем, еще через пять лет? А через десять?

– Пока она не получит гражданство, а на это уйдет как раз лет десять, решение этого вопроса будет ее заботой, – отвечал Паша. – А когда она его получит, тебя это уже волновать не будет. Я не прав?

– Конечно! – соглашался Митя. – Тогда меня уже будет волновать, как отбиться от ее претензий на квартиру.

У Мити была кооперативная квартира с одной спальней в роскошном доме довоенной постройки, с высокими потолками и окнами, выходящими на Проспект-парк – самый большой в Бруклине – с озерами, ажурными беседками, мостиками над подземными переходами и поэтическими аллеями. Он был спланирован тем же Калвером Во, что и Центральный парк на Манхэттене.

– Слушай, – многозначительно поднимал брови Паша, – телятина – дороже говядины!

– Кто спорит? – соглашался Митя, который, во время работы с Викулей не раз ловил себя на том, что не без волнения рассматривает силуэт груди под легкой блузкой с цветочным узором или нежный глянец розовых губ.

После работы он приглашал ее в кафе, где брал себе бокал белого бордо, а ей – чашку травяного чая с крем-брюле. Она ела с нескрываемым удовольствием, очень по-детски, а он потом долго ворочался в прохладных простынях, пытаясь использовать воспоминание о ее внешности или голосе с еще не изжитой русской интонацией в качестве сладкой снотворной микстуры. Но, как во всякой микстуре, за сладостью скрывалась горечь, а именно мысль о том, что его 23-летняя помощница совсем не должна ночи напролет править чужие рукописи, особенно в Нью-Йорке, который, как известно, никогда не спит.

Пока Митя неторопливо переводил время в обществе юной редакторши, в поле зрения его друга Паши возникла 25-летняя Рокси. За именем, уместным в фильме о дыбоволосых подростках 80-х, неожиданно открывалось поэтичное, как украинская мова, имя Роксолана. Рокси была из Ужгорода. Она тоже окончила университет, выиграла в лотерею гринкарту и прилетела в Америку в поисках той жизни, которую видела в кино – с лазурным океаном, белыми яхтами, сияющими на солнце стеклянными башнями, автомашинами, дискотеками, огнями и страстями, которые для ее тихого Ужгорода были так же нетипичны, как жизнь для Марса. В Нью-Йорке она нашла место диспечтера в компании по установке и эксплуатации систем электронной защиты. Компания, квартировавшая в промышленном квартале Флашинга, рекламировала свои услуги через бюро, где служил Паша. Он выделил Рокси из мутной офисной популяции, только переступив порог заказчиков. У нее были чудесные карие глаза, распущенные по плечам черные волосы и готовность улыбаться широко, не скрывая радости, а радость загоралась в ней поминутно, как электрическая гирлянда на рождественской елке. Он ждал возможности пригласить ее куда-то, а она эту возможность предоставила ему сама. Он набирал воду у автомата, а она, внезапно появившись возле него, спросила: