От снега до снега - Семён Михайлович Бытовой
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
При помощи Анастасии Азмуновны — она переводила деду наши вопросы и передавала по-русски его ответы — удалось выяснить, что Сегмер Макарович — почему «Макарович», и сам не знает — все свои сто с лишним лет прожил на одном месте.
Когда-то здесь было небольшое родовое стойбище: с десяток ветхих избушек, крытых дерном. Вдоль всего побережья стояла нетронутая тайга, и медведи жили рядом с людьми. Поэтому здесь и устраивали «медвежьи праздники», на которые съезжались нивхи с соседних стойбищ.
Потом Сегмер Макарович вспомнил хорошие годы, когда всего было вдоволь — и рыбы, и мяса, — и годы худые, когда ничего не было и люди умирали от голода и болезней.
— Как же так, — удивился я, — чтобы в Амуре никакой рыбы не было?
— Не всякая рыба нивха от голода спасала, — перевела слова деда Сегмера Анастасия. — Только кета да горбушка. А ведь бывало, помню, хозяин моря — Тол Ыс — разгневается, шторм да шторм пошлет, и рыба, веришь, к своему дому не идет. Очень худо было, я помню...
— А калуга?
— То же самое — не главная рыба, — сказала уже от себя Анастасия. — Калуга ничего себе, конечно, однако, на юколу не идет.
— Разве и теперь юколу готовите?
— Без нее, однако, нельзя, себе надо и собачкам то же самое.
— Говорят, что нартовых собак с каждым годом все меньше у нивхов?
— Почему, есть и собачки. Зимой мало где на машине проедешь, а собачки везде, где надо, побегут. — И посмотрела на дедушку, тот закивал головой.
— Нивхи без собацек не могут...
Тут вмешалась Марфа Николаевна. Она, как я заметил, хотя больше молчит, но уж когда встревает в разговор, так сразу поймает на слове.
— Говоришь, нивхи без собачек не могут, да? А внуки да правнуки твои, Сегмер Макарыч, мотоциклы накупили и шастают под окнами как скаженные до самой ночи, аж в ушах трещит, — и залилась смехом.
Садилось солнце. Мы решили сходить на заездок. Но Тимофей Иванович отговаривал, предложив нам заночевать у него, мол, места хватит, а рано утром по отливу и отправиться.
— Тут у нас мелко, — сказал он, — катер на рейде стоит, до него только на лодке доберешься.
Мы было уже согласились, но тут выяснилось, что бригадир лова Игнатий Петрович как раз собирается на заездок, и попросили его взять нас с собой.
———
На лодке нас оказалось шестеро. Старая развалюха, из которой давно не вычерпывали воду, погрузилась под тяжестью по самые бортики. Но рыбаки — как ни в чем не бывало — дружно гребли в два весла, медленно приближаясь к неблизкому рейду, где стоял на якоре колхозный катер. Честно говоря, такая переправа казалась довольно рискованной и опасной, и я не без страха ждал, когда она кончится.
— Давай, давай, мо́лодежь! — подбадривал их Игна тий Петрович.
Кто-то из рыбаков сказал, что хватит ему держать «на балансе» этакую развалюху, ей столько же лет, сколько деду Сегмеру Макарычу.
— На моторке и горный козел пойдет, — в свою очередь отшучивался бригадир, — а тут, браток, думать надо...
— Думай не думай, а когда-нибудь к древнему богу воды в гости отправимся, — сказал молодой нивх с украинской фамилией Шевченко.
— Правь лево борта, лево борта! — вдруг закричал бригадир и, вырвав у парня, сидевшего на корме, весло, поднялся во весь рост и сам энергично заработал им, но уйти от бегущей навстречу большой волны не успел. Лодка взлетела на высокий пенистый гребень и тут же шлепнулась, зачерпнув носом воду.
До катера уже, казалось, рукой подать, но лодка так отяжелела, что плохо слушалась гребцов и буквально ползком добралась до рейда.
Здешний заездок ничем не отличается по конструкции от других, только бердо у него покороче и поставлен он в более выгодном месте, поближе, как тут говорят, к горбуше, то есть почти у самого входа в лиман. Поэтому и берут здесь рыбы побольше.
Днем отсюда уже отправили в Нижнее Пронге на комбинат несколько сот центнеров, и теперь, при нас, рыбаки опять черпают из садков и «льют» в плашкоут серебристых лососей.
Лиман по приливу штормит, дощатый настил потряхивает так, что стоять и ворочать тяжелым черпаком не так-то просто, но за какой-нибудь час уже «налит» полный плашкоут. Буксирный катер медленно отводит его в сторону и подает порожняк.
По словам бригадира, день сегодня удачный. Как начали с самого утра переборки, так и не прекращали до самого вечера. Горбуша шла то очень густо, то чуть пореже, в итоге — около тысячи центнеров.
Вот он — один из дней, что год кормит, а что сулят рыбакам остальные, предсказать трудно. Много зависит, как говорили в старину нивхи, от доброго бога воды и гор, то есть от погоды, а она, как известно, меняется в Охотском море по нескольку раз в сутки.
Я уже говорил, что на закате горбуша не идет, останавливается на отдых.
Затихает работа на заездке.
В ожидании ужина рыбаки рассаживаются возле дощатого домика, курят, обсуждают с бригадиром хозяйственные дела. Рыбачки, собравшись в кружок, поют «Шуми, Амур, наш батюшка», а он и так шумит, мечется быстрыми, розовыми от заката волнами, сотрясая заездок.
Из домика выходит рослый, чубатый, цыганского облика парень с гармонью и садится среди женщин.
— А ну-ка, девушки-подружки, споем азовскую!
Я — простая девка на баштане,
Он — рыбак, веселый человек.
Тонет белый парус на лимане,
Много видел он морей и рек.
Но никто не помогает ему. Видимо, азовскую, которую он привез на Амур, еще не успели разучить, и парень поет ее сам до конца:
Буду ждать в погоду, в непогоду...
Не дождусь — с баштана разочтусь,
Выйду к морю, брошу перстень в воду
И косою черной удавлюсь.
— Вот это, девочки, любовь, — вздыхает красивая молодая рыбачка.
После азовской гармонисту заказывают вальс «Амурские волны», потом танго-блюз, но