Врата огня - Стивен Прессфилд

Она выпрямилась перед Великим Царем и обратила свои слова непосредственно к Нему:

– Вопреки тому, что говорит наш друг Мардоний, Вели­кий Царь еще не объявил о своей победе. Она висит перед Ним, как спелый плод, ждущий, чтобы его сорвали. Если теперь Великий Царь отправится отдыхать в роскошь дворцов и предоставит сорвать этот плод кому-то друго­му – даже тому, кому Он оказывает всяческое благоволе­ние,– слава победы Его Величества поблекнет и будет запятнана. Победу нельзя просто объявить, ее надо одер­жать. И одержать ее нужно лично, если мне позволено так выразиться. Тогда, и только тогда, Великий Царь сможет с почетом сесть на корабль и вернуться домой.

Царица-воительница закончила и снова возлегла на свое ложе. Мардоний ничего не возразил. Великий Царь перево­дил взгляд с одного на другую.

– Похоже, мои женщины стали мужчинами, а мужчины – женщинами.

Великий Царь проговорил это без злобы и без неодоб­рения. Он простер Свою десницу и с чувством положил ее на плечо Своего друга и родственника Мардония, словно убеждая полководца, что Его доверие к нему остается прежним и неколебимым.

Потом Великий Царь величественно выпрямился.

– 3автра,– провозгласил Он,– мы сожжем до основания Афины, а после этого пойдем на Пелопоннес, чтобы не оставить камня на камне в Спарте. Мы не остановим­ся, пока не перемелем их в пыль – навсегда.

В ту ночь Великий Царь не спал. Он прика­зал привести к нему грека Ксеона, намерева­ясь, несмотря на поздний час, лично допросить этого человека. Ему требовались новые сведе­ния о спартанцах, которые теперь даже боль­ше, чем афиняне, стали источником волнения Великого Царя и не выходили у Него из ума. Воительница Артемизия вместе с Мардони­ем была отпущена и в настоящий момент готовилась к отбытию, но, услышав приказа­ния Великого Царя, она вернулась и обеспо­коено заговорила:

– Государь, прошу – ради войска и тех, кто любит тебя,– умоляю поберечь Свою Царственную Особу! Хоть и божествен мо­жет быть Твой дух, но он содержится в брен­ном сосуде. Поспи. Не мучь себя этими забо­тами, которые в действительности не более чем призраки.

Полководец Мардоний страстно поддер­жал эти слова:

– 3ачем огорчать себя, Владыка, расска­зом раба? Что может дать история про неприметных военачальников и их домашние распри для решающих событий, возложенных теперь на нас? Не беспокойся больше об этиххитросплетениях дикаря, который ненавидит Тебя и Пер­сию всеми фибрами своего существа! Все равно вся его история – ложь. Таково, по крайней мере, мое мнение.

Великий Царь улыбнулся этим словам Своего полко­водца.

– Напротив, друг мой, я верю, что рассказ этого чело­века правдив во всех отношениях и, хотя ты, возможно, еще не признаешь этого, имеет теснейшую связь с вопро­сами, с которыми мы теперь столкнулись.

Великий Царь указал на Свой походный трон, стоявший, озаряемый светильниками, под сводом шатра.

– Ты видишь это кресло, друг мой? Ни один смертный не может быть более одинок и более оторван от всех, чем Тот, кто сидит на нем. Ты не можешь понять этого, Мардоний. И никто не может – из тех, кто не сидел там. Подумай: кому из приходящих к Нему царь может довериться? Кто входит к Нему без какого-то тайного желания, страсти, печали или требования, которые он скрывает со всей хитростью и коварством? Кто скажет перед Царем правду? Люди обращаются к Нему или в стра­хе за то, что Он может отнять, или в жадности к тому, что Он может пожаловать. Никто не приходит к Нему, кроме просителей. О том, что у Него на сердце, льстец не скажет вслух, но скроет это под плащом лицемерия. Каж­дый голос клянется в верности, каждое сердце выказывает любовь, и Царственный Слушатель должен все прощупы­вать и пробовать на зуб, как торговец на базаре, выискивая тончайшие признаки предательства и обмана. Как оно утомляет! Собственные царские жены шепчут ему нежные слова в темноте Его спальни. А любят ли они Его? Откуда Ему знать это, когда он видит, как истинную страсть они тратят на заговоры и интриги в пользу своих детей или в каких-то собственных тайных целях. Никто не говорит Царю всей правды, даже Его собствен­ный брат – и даже ты, мой друг и родственник.

Мардоний поспешил опровергнуть это, но Великий Царь с улыбкой прервал его:

– Из всех, кто приходит ко мне, лишь один человек, я полагаю, говорит без какого-либо желания извлечь из этого выгоду. Это тот грек. Ты не понимаешь его, Мардоний. Его сердце жаждет лишь одного: воссоединиться с брать­ями по оружию в подземном царстве. Даже его страсть рассказать свою историю вторична: это обязанность, воз­ложенная на него одним из его богов, и она для него – бре­мя и проклятие. Ему ничего не нужно от меня. Нет, друг мой, слова грека не огорчают и не беспокоят меня. Для меня они радость. Отдохновение.

Встав, Великий Царь двинулся мимо стоящих на стра­же Бессмертных, чтобы посмотреть на горящиё снаружи костры.

– Хочу взглянуть на перепутье, где мы сейчас встали лагерем, на это место, которое эллины называют Тремя Дорогами. Для нас оно ничто – просто грязь под ногами. И тем не менее разве этот жалкий пятачок не несет в себе смысла и даже очарования, если вспомнить рассказ пленника о том, как он ребенком расстался здесь с девуш­кой Диомахой, своей двоюродной сестрой, которую так любил?

Артемизия переглянулась с Мардонием.

– Великий Царь поддался чувствительности,– обра­тилась к Царю госпожа,– это лишено смысла.

В это мгновение занавес у входа в шатер распахнулся, и страж испросил позволения войти. Внесли грека, по-преж­нему на носилках, с завязанными глазами. Впереди шагали двое Бессмертных, подчиненных Оронта, а сзади шел он сам.

– Дай нам посмотреть на лицо этого человека,– ве­лел Великий Царь,– и пусть его глаза посмотрят в наши.

Оронт повиновался. Повязку сняли.

Пленник Ксеон несколько раз моргнул в свете ламп и впервые взглянул на Великого Царя. И таким поразитель­ным было выражение на лице этого человека, что Оронт гневно прикрикнул на пленника и потребовал ответить, какая наглость обуяла его, что он позволяет себе столь дерзко взирать на Царственную Особу.

– Я и раньше смотрел на лицо Великого Царя,– от­ветил грек.

– Поверх битвы, как и все враги.

– Нет, военачальник. 3десь, в его шатре. В ночь пято­го дня.

– Ты лжешь! – гневно вскричал Оронт. Потому что в предпоследний день сражения при Горячих Воротах в са­мом деле была допущена оплошность, на которую ссылался пленник: тогда в результате ночного рейда горстка спар­танских воинов оказалась на расстоянии броска копья от Царственного Присутствия, пока сбежавшиеся на защи­ту Великого Царя Бессмертные и египетская пехота не отогнали их прочь.