Расшифрованная жизнь. Мой геном, моя жизнь - Крейг Вентер

Уолли Стейнберг, сотрудничавший по договору с рекламной фирмой, устроил нам встречу с Джиной Колата в офисе газеты The New York Times на Манхэттене. Уолли, как всегда, выпендривался, как надутый индюк, а я чувствовал себя экзотическим животным, которого хозяин хвастливо демонстрирует своим гостям. Он немного сдулся, лишь когда обнаружил, что не может ответить на вопросы Джины по поводу моих исследований и перспектив работы.

Во вторник 28 июля в научном разделе The New York Times появилась ее статья «Скоростной метод расшифровки генома отпугивает коллег, зато приобретает спонсора»{49}. В очередной раз мы имели дело с поспешно сделанным выводом, начиная с идеи патентования отдельных генов и заканчивая правами собственности на весь геном. Вот как она описывала ученых, которые были «в ужасе, что информация о геноме человека может быть заблокирована и окажется в руках частных инвесторов… Они опасаются присвоения данных о геноме человека, что существенно затормозит научный прогресс и свободный обмен информацией. … Вентер выдергивает фрагменты неизвестных генов из генома человека, функция которых не ясна, – писала она. – Оппоненты уверяют, что трудность состоит в определении полной структуры гена и его функции в организме». Но она правильно изложила научную сторону вопроса и четко дала понять – спорная идея патентования исходила от НИЗ, а вовсе не от меня.

Мечта Уолли тоже сбылась: о нем написали в очень престижной газете. Когда его спросили, почему он согласился финансировать TIGR, он ответил: «Крейг приставил пистолет к моей голове. Мне нужна была его технология, и это было единственным условием, на которое он согласился»{50}. Он ответил именно так. Но из этой же статьи я узнал, что Уолли хотел быть чем-то большим, чем просто моим благодетелем. Он собирался стать спасителем всеамериканского биотехнологического сообщества. Уоллес Стейнберг, председатель совета корпорации HealthCare Investment, которая финансирует доктора Вентера, вдруг осознал значение проекта расшифровки генома человека. Если американцы не будут участвовать в этой программе, сказал он, они потеряют возможность контролировать процесс и уступят права на ценные гены Великобритании, Японии и другим странам, участвующим в борьбе за победу. Уолли изо всех сил демонстрировал бескорыстие и выглядел настоящим патриотом: «Я вдруг сказал себе: Господи, если это не будет должным образом сделано в Соединенных Штатах, это будет конец всей биотехнологии в США»{51}. Я же был готов засучить рукава и помочь Уолли сохранить американскую биотехнологическую промышленность.

Луи Пастер – один из гигантов науки. Он добился огромных успехов в микробиологии и иммунологии. Открыл принцип стерилизации, который был назван в его честь «пастеризацией». Описал научную основу виноделия и пивоварения. Проник в тайны бешенства, сибирской язвы, куриной холеры и болезни тутового шелкопряда, разработал первые вакцины.

Пастер заметно отличался от других ученых: он не только основал новую науку, но и способствовал прогрессу всей медицины и окружил себя одаренными исследователями. Он хотел создать творческую атмосферу с единственной целью – помочь своим сотрудникам разрабатывать их собственные идеи.

Некоммерческий фонд, Институт Пастера был учрежден 14 ноября 1888 года и первоначально, после успеха Пастера в изготовлении вакцины против бешенства, финансировался за счет частных пожертвований. У Пастера появились идеальные условия для вакцинации населения, дальнейшего изучения инфекционных заболеваний и пропаганды своих достижений. Он умер в Париже в сентябре 1895 года. В последний путь его провожали толпы скорбящих. Похоронили Пастера в его Институте – гроб установили в специальном склепе.

В отличие от Пастера, мало кто из ученых мог похвастаться такой свободой действий, такими привилегиями и возможностью создать свой собственный научно-исследовательский институт. Благодаря моей целеустремленности, непреклонному желанию расшифровать генетический код и определенному везению, мне такой шанс выпал – я создал Институт геномных исследований. Моя мотивация была очевидна: я хотел расширить масштабы геномики, реализуя огромный потенциал метода EST, и раскрыть секреты наследственности. И главное – сделать это, не дожидаясь помощи от громоздкой и неповоротливой государственной машины. А еще я не желал мириться с мелочностью политиканов от науки.

Когда родился TIGR, появилось множество вполне естественных вопросов. Действительно, с чего бы это венчурный фонд решил финансировать подобное предприятие? Даже моя бывшая начальница Бернадин Хили говорила о передаче наших «смелых открытий… в мир американской коммерции, в частный бизнес». TIGR до сих пор, спустя более десяти лет, часто называют биотехнологической компанией, и мы продолжаем получать запросы на покупку акций.

Многих сбивает с толку, что TIGR был создан одновременно с некоммерческой компанией Human Genome Sciences (HGS) для финансирования наших исследований и продвижения наших открытий на рынок. Один из моих оппонентов, Джон Салстон, с неодобрением упрекал меня, что я хотел сразу все: «получить одобрение коллег и признание своих достижений, а заодно удовлетворить потребность деловых партнеров в сохранении секретности и пользоваться полученной прибылью»{52}. Я признаю себя виновным, наряду с остальной частью человечества, в совершении одного из самых гнусных «преступлений»: да, я хочу иметь все и сразу. Я даже считал, что это может получиться, особенно когда компания HGS существовала только на бумаге, а Уолли Стейнберг, Алан Уолтон и я были ее соучредителями. Это ситуация вполне удовлетворяла нас с Аланом, и мы надеялись, что так будет и дальше. Но вскоре выяснилось, что Уолли и HealthCare Ventures настроены иначе.

Зато теперь я был недосягаем для НИЗ, и эта новообретенная свобода меня пьянила. Однако впереди нас поджидали громадные риски и не менее серьезные обязательства.

Теоретически я мог бы открыть TIGR где угодно, хотя мне намекнули, что предпочтительнее это сделать на Восточном побережье. Я мечтал о «парусной столице» Аннаполисе, где надеялся соединить две мои главные страсти, и нашел идеальное место с большим пирсом на Чесапикском заливе возле моста Бэй-Бридж. Там я мог работать у воды, жить на воде и устраивать парусные гонки во время обеденных перерывов.

Однако моя мечта о «геномике-под-парусами» рухнула – для моих сотрудников из Роквилла это было кошмаром. Если мы переедем в Аннаполис, им придется поменять место жительства или тратить на дорогу многие часы, а еще – забрать своих детей из прекрасных государственных школ округа Монтгомери.