Невидимые тени - Алла Полянская

– Ты же обещал вернуть мне…

– Я? Обещал? Когда? Я только говорил, что если не верну тебе способность двигаться, через час или два процесс станет необратимым, но разве я обещал все вернуть? Ты что-то путаешь, мой друг. Видишь ли, эта женщина не должна была погибнуть. Она должна была выйти замуж за моего друга, родить ему ребенка и жить долго и счастливо. А ты убил ее – чисто случайно, конечно. И ты отчего-то решил, что это каким-то образом облегчит твою участь. Но мы не в суде, и мне безразлично, что ты убил ее случайно, для меня это скорее отягчающее обстоятельство. И я в ярости. Вы, кучка тупых дилетантов, разрушили все мои планы, совершили кучу ошибок и бессмысленных убийств. Те пятеро, кого вы убили, вполне могли продолжать жить, они были вам не опасны, даже курьер. Но по большому счету мне на них плевать, убили и убили, дело житейское. А эта женщина была нам всем нужна живой, а вы убили ее – случайно! Может, по мне этого не видно, но я очень зол, а это значит, что ты останешься здесь. Возможно, через несколько дней тебя найдут.

– Нет, послушай, я тебе все расскажу!

– Все, хватит болтовни. Что ты можешь мне рассказать такого, чего я не знаю? Мне всего-то и надо было забрать тело, и я подождал тебя здесь, чтобы не тратить времени на взлом замка и поиски трупа по всем закоулкам.

Павел достал фонарик и пошел к ступенькам. Когда-то здесь было бомбоубежище, потом его переделали в контору, но для офиса здесь было слишком темно, сыро и холодно, и помещение забросили, заперев на замок. Павел спустился в коридор и открыл нужную дверь. На него повеяло сыростью, запахом свежей земли и смерти. Пошарив по стене, он нашел выключатель, и под потолком загорелась тусклая лампочка. Но ее света оказалось достаточно, чтобы Павел смог увидеть кладбище.

Тело Майи лежало на разрытой земле. Тяжелый запах разлагающейся плоти доносился откуда-то из-под куч глины – по всему видно, не слишком глубоко трупы закапывали: либо поленились, либо не знали, что запах разложения проникает даже сквозь метр грунта, нужна яма метра полтора-два глубиной, в зависимости от климата. Около двери стоят мешки с песком и цементом, лежат лопаты и заготовлено корыто, чтобы мешать раствор – видимо, вопрос с запахом хотели решить радикально.

Павел поднял на руки Майю – почти невесомую, как птичка, ее голова запрокинулась, руки безвольно упали, и он поспешил вынести ее наверх. Он почти бежал, не обращая внимания на вопли лежащего на полу бандита. Он знал, что есть человек, который сможет точно сказать, что здесь произошло. Потому что появилась крохотная надежда, и Павел даже дышать боялся в ее сторону.

Погрузив тело на заднее сиденье, Павел резко сорвался с места, машина выскочила на дорогу и помчалась сквозь туман.

* * *

Валерия уложила детей спать и прилегла на кровать с книгой. С появлением близнецов ее жизнь кардинально изменилась – она уже позабыла, сколько времени отбирают дети, а если их двое, то и вовсе справиться сложно. Если женщина молодая, сильная, ей трудно одной управляться с двумя младенцами, а когда матери под сорок, эта задача практически непосильная. Конечно же, у близнецов есть няня, с которой Валерия чувствует себя гораздо увереннее, но тем не менее оставить с ней детей даже на пару часов она не может. Хотя няня уверяла, что все будет в порядке, и она сама понимала, что вполне можно съездить куда-нибудь, но – не могла, и все. Только когда муж работал дома, она, оставив кучу рекомендаций, выезжала в салон красоты или по магазинам. Но это не приносило ей радости, как раньше: ей казалось, что с детьми произошло что-то ужасное или вот-вот произойдет.

– Никогда не думал, что наседочный инстинкт настолько у тебя развит. – Панфилов посмеивался над ее страхами, хотя сам был ничуть не лучше. – Интересно, когда Ирка была маленькая, ты точно так же себя вела?

– Еще хуже. Я тогда вообще ничего не знала, литературы особой не было, и если бы не Ника, которая уже все прошла с Мареком, я бы и сама спятила, и Мишку довела бы до сумасшедшего дома.

Дела в клубе все чаще падали на плечи Ники, Валерия понимала, что это неправильно, но что она могла поделать? Через три месяца после рождения близнецов Валерия предложила Нике уменьшить свою долю от прибыли, в данных условиях ей это казалось справедливым. Ника обиделась люто, до слез, и она до сих пор помнит ее взгляд, словно Валерия ни с того ни с сего вдруг предложила ей утопить кота.

Больше этих разговоров она не заводила. Близнецы росли, и с каждым прожитым днем Валерия понимала, что скоро она сможет оставлять их с няней даже, чем черт не шутит, на несколько часов – но только когда дома Панфилов – и вернуть себе прежнюю жизнь. По крайней мере, в части бизнеса.

Когда в ее жизнь вошел Панфилов, Валерия изменилась. Уже не надо было тащить ношу в одиночку, муж взял на себя множество ее забот, – сам он, конечно, из-за своей огромной занятости не занимался ремонтом машины или дома, но он умел решать проблемы словно между делом, и те, что раньше казались ей неподъемными, теперь решались как бы сами собой. Валерия всякий раз удивлялась, что Панфилов разделил с ней ее жизнь и ее заботы, словно это самая естественная в мире вещь.

Сейчас, утомленная дневными тревогами, Валерия отдыхала. Она любила свой дом – здесь она спряталась от всего, что случилось в последние дни. Здесь безопасно, дом охраняют, и она блаженно слушает тишину, сознавая, что в этом доме будут расти ее дети, а они с Панфиловым проведут много счастливых лет вместе.

Когда коттедж в Озерном обрел очертания, Валерия без промедления переселилась сюда. Этот большой дом словно вышел из ее сна, повторяющегося с самого детства. Сон был о нездешних местах, где на плантациях хлопка и табака гнули спины негры в белых штанах, а среди вековых дубов стоял дом, а в нем была ее спальня с розовыми обоями, с кроватью под балдахином, с многочисленными подушками и вышитыми простынями, с гардеробом, в котором шляпные коробки громоздились рядом с полками, где стояли бальные туфельки, а вдоль стены висели многочисленные платья. Это был сон о какой-то другой жизни, где ее звали по-другому, и люди были другие – и она тосковала по ним во сне, зная, что скоро проснется и не увидит их лиц, даже не вспомнит, они ускользали от нее сразу, как только она просыпалась. Но во сне она знала всех по именам и что-то еще знала о них, и они были рады видеть ее так же, как она радовалась им.

Гениальный Матвеев уловил все ее потаенные мечты насчет колонн, большого зала, галереи и спален. Дом словно вышел из ее мечты, вырос из ее сердца, она понять не могла, как Максим сумел угадать все с такой точностью. Южные красотки Луизианы, колониальные балы, открытые огромные венецианские окна, в которые ветер доносит запах с табачных плантаций, – все это было смешно и некстати в этих широтах, но будоражило ее фантазии, и Матвеев смог уловить это и выразить в камне. И никто не мог знать о ее снах, где она, наряженная в нежно-оливковый кринолин, плывет по сияющему паркету, открывая бал, и множество свечей сияет в зале, полном нарядных людей, и играют оркестранты в париках и вишневых камзолах… Она росла в этих снах так же, как росла наяву, из маленькой девочки в белом платье и панталончиках она превратилась в молодую стройную девушку, и более уже не взрослела ни на год. Случалось, что она мечтала и фантазировала, тайком сооружая себе подобие кринолина, танцевала одна под музыку, которую помнила, и в этом она никогда никому не призналась бы, но Матвеев как-то смог понять.