Злая сказка - Антон Соловьев

— Есть смысл. Я чувствую, там свершится нечто.

— Что именно? Чудо? Бессмертные не верят в чудеса.

— Судьба. Теперь я знаю.

— Что ты знаешь?

— Я знаю лишь то, что я знаю.

— Как только мы с тобой не встретились в прошлых крестовых походах?

Генрих лишь улыбнулся в густую бороду.

— Но мы все время вместе. Тысячи лет, в разных мирах. Теперь я твой вассал. Мне это приятно.

— И мне. А барашек-то скоро будет готов.

— Да. Слюнки текут. Помнишь нашу первую встречу?

— Конечно. В том безумном мире, где через небо пыталась прорваться Бездна. Как же забыть! Оборванным бродягой ты пришел ко мне искать помощи. — Зигмунд рассмеялся.

— Приветствую вас! — произнес на латинском кто-то за спиной.

Собеседники обернулись. Позади них стоял рыцарь. По котте они без труда определили тамплиера.

— In hoc signo vinces[4], брат. Присаживайся к огню. Скоро будет готов ужин.

— Благодарю.

Рыцарь был молод. Коротко остриженные волосы, вместо бороды отросший до непотребства пух. Он был высок и худощав. Хорошо, если уже встретил свою двадцатую весну.

— Откуда ты родом? — спросил Зигмунд.

— Из Альби.

— Из Альби! — обрадовался Зигмунд. — Значит, с юга. Моя жена из Каркассона.

Они тут же перешли на аквитанское наречие, мало понятное Генриху.

Рыцарь, как и они, держал путь в Иерусалим. О том, зачем он туда едет, рыцарь умолчал. Звали его Жан де Авеньи. Теперь просто брат Жан. Сам он был из знатного рода, но — младший сын. Поэтому и поехал искать счастья в Святую землю. Потом восхитился рыцарями Храма и стал одним из них. Зигмунд по возможности переводил содержание разговора Генриху. Новое воплощение не предусматривало знание языков предыдущего. Да и сам Зигмунд, если бы не жена, вряд ли бы понял тамплиера.

Зигмунд сообщил новому знакомому, что они тоже держат путь в Иерусалим, и предложил присоединиться к ним. Тамплиер с радостью согласился.

Барашек уже хорошенько поджарился. А вино все не убывало. Наконец дошла очередь и до мяса. Тамплиер долго сокрушался по поводу среды и поста. Но барашка ел с большим аппетитом. Вино веселило душу. Желудок наполнялся приятной теплотой.

Подошел знакомый бородач, справился, всем ли довольны гости. Поистине этот народ легче победить монетами, чем мечами. Слегка охмелевший, Генрих спросил у еврея: «А кто та красивая девушка с длинными черными волосами, что помогала жарить барашка?» Старик нехотя ответил, что это его дочь и если они хотят, то... это будет стоить дорого. Генрих поморщился.

— Я хочу, чтобы она станцевала нам.

Старик лишь усмехнулся в ответ.

Через несколько минут принесли факелы и воткнули в землю. Появилась женщина с бубном, мальчик со свирелью, девушка с мандолиной. Зазвучала приятная мелодия. Вышла дочка хозяина. Она была в длинном легком платье. Браслеты на ногах и запястьях звенели в такт музыке. Черные распущенные волосы вились каскадом.

— Хороша, — улыбнулся Генрих.

— Да, — протянул Зигмунд. И добавил на языке Первых: — Ты хочешь ее?

— Почти. — Генрих рассмеялся.

— Что с тобой?

— Да вспомнил один забавный случай из Второго похода. Потом расскажу.

— О чем вы, братья? Что за язык? — спросил тамплиер.

— Да почти что местный, — усмехнулся Генрих.

— Вы говорите на языке неверных?

— Да, а что? — Генрих приподнял бровь. Тамплиер промолчал, нехотя наблюдая за танцем.

— И вправду хороша! — сказал после молчания Зигмунд. — Но дабы не ссориться из-за женщины...

— Ты не понял, я уступаю.

— Если честно, то я устал от перехода. Хотя...

— Так иди.

— Ты думаешь?

— Конечно, давай. Я пропускаю.

— Тогда я тоже, из солидарности. Выпьем еще вина.

Тамплиер настороженно слушал разговор на языке, непонятном никому из смертных.

С рассветом двинулись в путь. К Иерусалиму должны были прибыть к полудню. Еще до начала оглушающей жары. Так и ехали впятером: Генрих, Зигмунд, их молчаливые оруженосцы, которые даже вечером держались в удалении, и конечно же тамплиер.

Еще издали увидев стены города, тамплиер спешился и помолился. Остальные последовали его примеру. Скорее ради поддержания товарища.

У ворот была смута. Сновали какие-то люди с тюками, ржали лошади, кричали ишаки. Народ уходил из города. Среди толпы возвышались конные рыцари.

— Мы опоздали! — воскликнул Генрих.

— Что происходит? — остановил Зигмунд одного из рыцарей, судя по плащу, госпитальера.

— Хорезмийцы приближаются. В городе почти нет воинов. Народ уходит стихийно. Остановить невозможно.

— Когда они будут здесь?

— Ближе к вечеру. Это последние, кто пожелал уйти из города.

— Сколько рыцарей в городе?

— Не наберется и полусотни. — Госпитальер поморщился. — Тамплиеры, мы да еще небольшое количество мирских. — Он снова поморщился.

— Храм закрыт? — спросил Генрих.

— Не знаю.

Продираясь сквозь толпу, Генрих, Зигмунд и их оруженосцы по узким замусоренным улочкам направились к Храму Гроба Господня. Храм, к счастью, был открыт, а в нем достаточно много народу: рыцари, монахи, причем даже монахи Восточной церкви. Все четверо преклонили колени и вознесли молитву. Зигмунд вспомнил, как в Первый крестовый поход после взятия Иерусалима он освятил оружие прямо на Гробе Господнем. На него накатили стыд и тоска.

— О чем думаешь? — спросил Генрих.

— О собственном стыде. Ты был при взятии Иерусалима?

— Нет. А что?

— Тогда тебе очень повезло. Тут такое творилось...

Говорили они на смеси латыни и родного наречия, изредка вставляя слова из языка. Первых.

— Прикоснемся к Святыне?

— Да.

Они поцеловали плиту. Она была холодной, но в то же время в ней ощущалась какая-то внутренняя теплота. Что-то совсем непостижимое, даже истинным зрением бессмертного.

— Что дальше? — спросил Зигмунд, выйдя из Храма.

— Еще не знаю. Но надо убираться из города, пока не поздно. Народ жалко. Не все успеют уйти. А хорезмийцы дикари. Они будут резать всех без разбора.

У ворот встретили знакомого тамплиера. Вместе с другими братьями он хоть как-то пытался упорядочить выход народа из города.