Низвержение Жар-птицы - Григорий Евгеньевич Ананьин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Об этом он и заговорил с Аленкой однажды на вечерней заре, когда лагерь умолкал, а стрекотание кузнечиков становилось все отчетливей. Ребята сидели под раскидистым деревом, и его ветви почти полностью скрывали их от посторонних глаз. Максим попытался описать многомиллионные города с кипучей жизнью, не затихавшей и с наступлением темноты, диковинные устройства, при помощи которых можно было летать по воздуху и говорить с человеком, находящимся за тысячи километров от собеседника. Собственное красноречие подстегивало его, пока вдруг Максиму не померещилось, что его рассказ уж очень напоминает другой, обсмеянный ранее им самим и регулярно повторявшийся в разных населенных пунктах на протяжении путешествия. Максим смутился, однако Аленка и не думала улыбаться: напротив, с каждой минутой она делалась все грустней и под конец промолвила:
– Занятно там у вас…
– Ну, так что же? – поторопил ее Максим.
– Знаешь, – тихо произнесла девочка, – был некогда мужик, а может, и не было, измыслили все, да на пустом месте тоже не выдумывают… Возжелал он ель у себя подле избы насадить. Чудак, правда? Будто их мало в лесу растет!.. А только не поталанило ему: и с корнями заступом выкапывал, и так из земли драл, и семечко вышелушивал из шишки, чтобы опосля в землю бросить – прок выходил един, а лучше сказать – никакого. Вот и я – как та елка. А жаль… Ты – хороший!.. – Аленка опустила голову, и через мгновенье Максим понял, что она плачет навзрыд, глотая слезы, и, будто маленький ребенок, даже не пробуя их немного задержать. Взволнованный Максим обнял ее; он не знал, как ее успокоить, не ожидал и подобного эффекта от своих слов, и лишь бормотал:
– Аленка!.. Аленка!..
Девочка не пыталась отстраниться; Максим сам ее оставил, досадуя на себя. На другой день Аленка не напомнила об этой беседе, но, видимо, Авере о ней рассказала, поскольку Максим, также на закате, случайно услышал, как он сердито произнес, оставшись наедине с сестрой:
– Ты что это? Смотри, не вздумай привязаться к нему!
Такой совет выглядел вполне разумным в отношении человека, с которым ждет скорое и, по-видимому, окончательное расставание, но что-то в тоне Авери озадачило Максима, так, что он подумал:
«Странно: Аверя как будто ревнует. Какая глупость: он же ее брат!»
До следующего утра Максим не заводил разговора с друзьями о чем бы то ни было. Томимый сомнениями, он хотел отвлечься, но не желал слоняться по стану, лишний раз вдыхая резкий, хотя и уже привычный запах, исходящий от немытых тел и не до конца опорожненных бутылей. Отойдя немного, Максим взобрался на небольшой холм; там следовало бы выставить часового, но этим почему-то пренебрегли. Оттуда он смог во всех подробностях разглядеть передовой хребет, в своей причудливой красе расстилавшийся перед мальчиком. Издали горы действительно казались синеватыми; их отряд заметил еще несколько дней назад, в честь чего был дан залп из пищалей и долго не смолкали ликующие возгласы. Подножие хребта, до которого оставалось еще километров двадцать, тонуло в тени; вершины же были ярко освещены заходящим солнцем, и на многих из них лежал снег, которого Максим прежде в этом мире не видел. Острые пики свидетельствовали об относительной молодости этих гор, но сырой и ветреный климат этой местности уже кое-где преуспел в их разрушении. Результатом противоборства природных сил стало диковинное сочетание проходов, ущелий и осыпей, хорошо различимое и с того расстояния, с которого на него глазел Максим. Он отнюдь не был склонен к любованию красивыми пейзажами, но зрелище исподволь заворожило его. Вниз мальчик сошел только с наступлением полной темноты, и даже во сне его преследовала увиденная сегодня величественная панорама.
На следующий день толпа находилась уже в непосредственной близости от подножия гор, и многими овладело веселье, выражавшееся в формах, дотоле не наблюдавшихся. Некоторые шутя целили из пистолетов в лицо товарищам, другие забавлялись, подкидывая кинжалы и ловя их за лезвие и, похоже, почти все жалели, что пролить сегодня кровь случая, по всей видимости, так и не представится. Нервное возбуждение привело к тому, что полуденную трапезу окончили быстро и, вопреки обычаю, после нее почти не отдыхали; впрочем, и идти долго не пришлось. Предостерегающий возглас, раздавшийся из передних рядов, заставил всех замереть на мгновение. Люди, еще не имевшие понятия о характере внезапно возникшей угрозы и ее масштабах, моментально сдвинулись, в том числе затем, чтобы лучше расслышать информацию, поступающую от авангарда. Человеческое скопище в своей напряженности чем-то напоминало почуявшую дичь собаку; оно медленно поворачивалось вправо, и вдруг передний край с криком бросился вперед. Задний постарался не отставать, подхватывая и увлекая среди прочих Максима, Аверю и Аленку, поскольку девочка уже достаточно окрепла, чтобы идти вместе с друзьями.
Навстречу донесся звук армейского рожка.
Глава 22.
Ступая по крови
– Допряма известно, что он меж тех гилевщиков?
– Забрось маету, Петр Дормидонтович: досужие истцы видели, и от них доведено, как он прошлую ночь калачом свернулся подле ихней телеги!
Младший царевич вытянулся в седле и приставил ладонь к бровям; словно еще не веря, он силился разглядеть Максима в толпе, передовая оконечность которой уже хорошо просматривалась с холма, где был оборудован наблюдательный пост. Солдаты, выстроившиеся сзади, любопытствовали не меньше; многие приподнимались в стременах и на цыпочках, даже если не видели ранее загадочного мальчика из иного царства и смогли бы его опознать. Спустя полминуты бесплодных усилий Петр раздраженно произнес:
– Что стоило бы приволочь его сюда!
Тимофей Стешин схоронив улыбку в усах, ответил тоном, каким взрослый урезонивает нетерпеливого ребенка:
– Нешто видано, чтобы жених выхватывал поднос с лебедем, который пред его очами все равно поставят? –