Изюм из булки - Виктор Шендерович

А что ей остается, если она ничего не знает о постмодернизме?

Утром первого января, часов эдак с одиннадцати, у входа в парк «Сокольники» духовая группа хмурых дед-морозов наяривает на холодке джаз. Лица серые, частично непохмеленные. Работа…

Работа у каждого своя. У чугунных сокольнических ворот стоит человек в черном — то ли парковый служащий, то ли представитель охранной структуры — и отсылает желающих пройти в парк к кассе: по случаю Нового года это удовольствие стоит двадцать рэ.

У кассы небольшая очередь, но это очередь не из местных. Местные, вроде меня, твердо знают, что в двухстах метрах отсюда есть калитка, через которую можно пройти в парк на полную халяву.

И не то чтоб было жалко двадцати рублей, но весь организм протестует против такого необязательного мероприятия, как путешествие к кассе. Слухом земля полнится, и помаленьку вдоль парковой ограды в сторону неохраняемой калитки налаживается человеческий ручеек. Потом ручеек становится рекой. Два юных, отравленных пивом организма, недотерпев, продираются сквозь прутья ограды. Остальные, с детьми и внуками, чинно шествуют до калитки, в коммунистическое будущее, где деньги отменены, все люди братья, а государство как инструмент насилия и взимания отпало к чертовой матери.

Через какое-то время представитель государства, одиноко стоящий у центрального входа, понимает, что с казной все равно не сложилось, и начинает перехватывать идущих вдоль ограды с предложением о новогодних скидках: безо всякой кассы дать лично ему десять рэ вместо двадцати и не переться в обход, а пройти к развлекалову напрямую.

Население, сориентировавшись, разделяется на жадных и ленивых. Жизнь устаканивается и входит в привычное русло. Кассир слушает джаз. Тромбон в красной шапочке с помпоном пританцовывает не то чтобы от веселья: просто в ночь на первое наконец похолодало.

С Новым годом!

2004-й начался для меня с рекламы сигарет, увиденной в метро: это был январский календарь, в котором числа с первого по четырнадцатое были выделены красным, выходным цветом, обведены красным же фломастером и обобщены дивным по емкости рекламным слоганом: «Отдыхаем!».

А у меня как раз на эти дни пришлись некоторые переездно-ремонтные хлопоты. Что-то должны были дочинить, что-то привезти, что-то поставить… Но — кто не успел, тот опоздал: начиная с католического Рождества в наших нетрудоголических палестинах стало наблюдаться замедление реакций, переходящее в глухой автоответчик.

Потом наступил Новый год. Первого числа я никому не звонил — я ж не зверь. Второе пришлось на пятницу; и я дождался пятого.

Пятое было понедельником, но в стране трудовых побед и свершений по-прежнему стояла тишина, если не считать Филиппа Киркорова с Веркой Сердючкой и соседа через стенку, который в эти дни увлекся караоке и тоже пытался петь. Безнадежность ситуации заключалась в том, что соседа нельзя было вырубить пультом.

Шестого мне удалось случайно дозвониться до одного трудящегося, который был в состоянии войти со мной в диалог, но один он ничего не мог, а остальных не было.

Забывшись, я позвонил седьмого с утра и получил выволочку от неизвестного мне охранника. Едва сдерживая гнев, охранник сообщил мне, что весь мир сегодня празднует Рождество — и никто не работает. Я понял, что, пока вчерась пытался дозвониться до фирмы, мир скопом перешел в православие, и мне нечего ловить даже за пределами Родины.

Восьмого мне честно сказали, что лучше зря не дергаться и дождаться уже пятнадцатого, «когда закончатся каникулы».

Впрочем, думаю я, там рукой подать до Татьянина дня, так что особо тормозить смысла не имеет. А Новый год по лунному календарю и День Советской армии, переходящий в Рамадан, оставляют душе надежду во всякое время.

Когда железный занавес накрылся медным тазом, наши лучшие качества мы понесли по планете…

В начале девяностых в русской эмигрантской прессе начали появляться перепечатки моих текстов. Я обрадовался, полагая, что наступила новая эра в моем материальном благосостоянии. Я разослал в далекие прекрасные страны с десяток писем, извещавших тамошние редакции, что я польщен их вниманием к моей литературной работе, что жив, здоров и имею почтовый адрес, по которому мне можно переслать гонорар.

Мне представлялось, что вся трудность — в отсутствии адреса.

Не могу сказать, что наша переписка получилась слишком оживленной. Проще говоря, через какое-то время во мне возникло и окрепло совершенно новое ощущение, а именно: что меня, не сказав ни единого слова, послали на три буквы.

Слова, впрочем, нашлись. Когда с аналогичным меркантильным вопросом в редакцию израильского русского журнала пришел мой коллега, ему ответили гениальной формулировкой:

— Мы ворованное не оплачиваем.

Сюжет из телевизора.

Голландский фермер взял в аренду в Липецкой области шестьсот гектаров земли и приехал на черноземные просторы, привезя с собою жену, компаньона и кучу техники. Он посадил картошку — и картошка выросла хоть куда.

А на соседних совхозных плантациях корнеплод уродился фигово.

Тут бы и мораль произнести — типа «ты все пела…»

Но в новых социально-исторических условиях басня дедушки Крылова про стрекозу и муравья не сработала. Потому что, прослышав о голландском урожае, со всей области (и даже из соседних областей) к полям потянулись люди. Они обступили те шестьсот гектаров буквально по периметру — и начали картошку выкапывать.

Причем не ночью, воровато озираясь, с одиноким ведром наперевес… — граждане новой России брали чужое ясным днем; они приезжали на «жигулях» с прицепами, прибывали целыми семьями, с детьми…

Приезд на место события местного телевидения только увеличил энтузиазм собравшихся: люди начали охотно давать интервью, и общее ощущение было вполне лотерейным: свезло!

Мягкими наводящими вопросами молодая корреспондентка попыталась привести сограждан к мысли, что они — воры, но у нее не получилось. Один местный стрекозел даже обиделся и, имея в виду голландского муравья, сказал: вон у него сколько выросло! на нашей земле…

Наблюдение одного моего зоркого приятеля: чуть ли не главная народная песня (про Стеньку Разина и княжну) содержит признаки нескольких особо тяжких преступлений.

Мой случайный попутчик в день президентских выборов-2004 рассказал полушепотом вот что. Приходит он, стало быть, на избирательный участок и обнаруживает, что его в списках нет. И еще шестерых обитателей его коммуналки — нет. А из восьмерых жильцов имеется в бумагах только один ответственный квартиросъемщик.