Я иду тебя искать - Архелая Романова

– Вот, – он достал из бардачка листок и подал мне, – мой номер. Вдруг что случится… Ну, ты поняла. Можешь звонить в любое время дня и ночи.

– Хорошо, спасибо, – сказала я, и мы оба знали: я не позвоню.

– Пока, принцесса. Не грусти, – Макс подмигнул, старательно сохраняя видимость веселья. А, впрочем, может ему на самом деле было весело.

Это ведь не его только что оставили без объяснений и прощальных слов – просто ушли, будто ненужную вещь выбросили на ходу на грязный снег.

Махнув ему рукой, я вывалилась на улицу и потопала к подъезду, медленно перебирая ногами. У детских качелей орудовал лопатой дядя Миша, обрадовавшийся при виде меня, а вдалеке у мусорных баков деловито что-то обсуждал с друзьями Сенька.

«Жизнь на этом не закончилась», – сказала я самой себе. «Она продолжает идти, и все на своих местах. Мир не пошатнулся, никто не умер, а меня окружают любящие и родные люди».

Тогда почему я ничего не чувствую?

Первым делом я позвонила Люське, отыскав дома свой старый телефон и сим-карту с незапамятных времен. Она, на удивление, еще работала, и даже деньги на счету оставались.

Мысленно воздав должное оператору, я набрала Люськин номер, который знала наизусть.

Подруга с недоумением протянула:

– Алло, слушаю. Кто это?

«Вот дурында», – без злости подумала я. Могла бы, между прочим, мой старенький номер и не удалять. А потом вспомнила, что Люська теряла свой мобильник, вместе с ним в небытие канула и записная книжка.

– Это я, Марина.

– Маринка? – с подозрением спросила Люся. – А что голос какой странный?

– Нормальный. Если бы ты сейчас видела тот бардак, который вы оставили на кухне, включая ватные диски с отпечатком твоих губ на кухонном столе, то тоже бы злилась.

– И вправду ты, – обрадовалась подруга. – Стой, так ты у нас дома что ли? Серьезно? А как же твои… Проблемы?

Усмехнувшись тому, как деликатно Люська окрестила психопата Виктора и его команду суровых ребят, я ответила:

– А нету больше проблемы, Люся. Сгорела.

– Как сгорела? – ахнула подружка.

– А вот так. Ты на работе?

– Собираюсь. На часы смотрела?

Я мельком взглянула на циферблат – почти семь утра. Ну, да, рановато.

– Я сейчас у Галки, сижу вся в кошачьей шерсти, – буркнула Люся. – Через полчаса буду выдвигаться. Ко мне придешь?

Я задумчиво пожевала губу. Идти куда-либо не хотелось, но Люська же умрет от любопытства, если не узнает все подробности. С другой стороны…

Я все со страхом ждала момента, когда она спросит о Владе. Боялась, потому что тогда придется сказать вслух, что Влад ушел. Уехал, исчез, испарился. Не удосужился даже попрощаться.

А говорить этого не хотелось. Эта боль так глубоко засела в груди, что рассказать о ней казалось кощунством.

Белый конверт на тумбочке в прихожей притягивал взгляд как магнит, но я стойко держалась, решив открыть его позже.

– Ау, ты чего там пропала? – недовольно протянула Люська.

– Зайду, – вздохнула я.

– Отлично. Жду тебя в «Маслинке», – обрадовалась она, и отключилась.

Бесцельно побродив по комнатам, я заставила себя принять душ, высушить волосы и даже накрасить лицо. Привычные действия ощущались как каторжные работы – хотелось просто лечь и лежать, пока земля не обернется вокруг солнца раз четыреста.

В прихожей хлопнула дверь, послышался стук сапог, которые явно треснули друг об друга, чтобы сбить снег, и веселый голос дяди Миши:

– Маришка, ты где?

Я выплыла в коридор, держа в руках тюбик с тушью.

– Собираешься куда? Только вернулась, – удивился он.

– Я в «Маслинку».

– К Людмиле-то? Она ж дома-то две ночи не ночевала, как и ты. Меня к Степанычу выгнала, а у него жена – зверь, – обиженно протянул дядя Миша. – Что случилось-то? Что за переполох? Степаныч сказал, что вляпались вы во что-то.

– Все уже хорошо, – успокоила я его. – Спасибо, что послушались Люську.

– Расскажешь али нет? – сурово насупился дядя Миша.

Выглядело это так комично, что я невольно улыбнулась, и кивнула.

– Расскажу.

Дяде Мише я поведала краткую версию: мол, один придурок решил меня преследовать, а Влад с ним разобрался, оттого и из дома мне пришлось ненадолго уехать. Дяде Мише версия не особо понравилась – я и сама понимала, что в ней много недомолвок и неточностей, но допрашивать он меня не стал, удовлетворившись утверждением о том, что сейчас все хорошо.

– А Владислав Андреевич-то где? – почесав затылок, спросил сосед.

Я постаралась непринужденно улыбнуться, но со стороны, наверное, это выглядело как оскал.

– Уехал. К себе.

– Навсегда? – нахмурился дядя Миша.

– Не знаю, – ответила я, и вправду поняла, что не знаю.

И от этого стало так горько, что захотелось зареветь. Я всхлипнула, дядя Миша тут же шагнул ко мне, и прижал мою голову к своей груди. От его свитера пахло снегом, яблоками и домашним пирогом – наверное, жена Степаныча опять готовила, вишневые, мои любимые.

Тихонечко вздохнув, я пыталась успокоиться, пока дядя Миша гладил меня по волосам, приговаривая:

– Ну, полно, девочка, полно. Любовь, она штука такая… Никогда не скажешь, как все обернется. А паренек-то он неплохой. Любит тебя, раз заступиться решил.

«Что толку от этой любви, если его нет рядом?», – зло подумала я, но смолчала.

– И ко мне подошел… Я еще удивился: к чему это? А теперь-то понятно…

Я высвободилась из объятий дяди Миши и с замиранием сердца уточнила:

– Когда подходил?

– Да вот сегодня утром. Вы на машине подъехали, Владислав вышел и ко мне направился. Я его спрашиваю: а где Маришка-то, а он мне – в машине, спит. Попросил присматривать за тобой, взял мой номер телефона. Я, уж конечно, продиктовал циферки. Вот так. А потом он вроде как ушел, или в машину сел – я уж и не видел. А там уж ты вышла, домой направилась, мне помахала – я и подумал, что все нормально. Я ж не знал…

– Ясно, спасибо, дядь Миш, – я кивнула, уже успокоившись полностью, и посмотрела на бесполезную тушь в руках.

– Все наладится, Мариш, – крикнул он мне вдогонку. – Ты девушка умная, красивая. Все в наших руках.

«А ведь и правда», – рассеянно подумала я, вертя в руках белый конверт от Влада. Все в моих руках.

Отложив конверт в сторону, я потопала к Люське в магазин. Подруга встретила меня неприветливо – со сдвинутыми бровями и скрещенными на груди руками, но, завидев мое грустное лицо, сменила гнев на милость.