Ворон. Волки Одина - Джайлс Кристиан

Я кивнул. Во рту пересохло.

– А если Грек?

Брам задумался, потом потряс бородой.

– Тогда беги, Ворон. А я прикончу паршивого щенка, как только разберусь с сопливым ублюдком, который достанется мне.

– Можем просто забрать сундуки и смыться? – предложил Свейн, кивая в сторону Гвидо и «длинных щитов».

Нас было достаточно, чтобы перебить охранников и унести серебро, вряд ли кто решится встать у нас на пути.

– Рыжий, ты ведь понимаешь, что дело уже не в серебре, – сказал Брам.

Свейн кивнул, перевязывая толстую рыжую косу, – негоже, когда волосы хлещут воину по глазам.

– Выйдем отсюда победителями да с выигрышем, сияющим ярче Бальдровой золотой мошны, – сказал Брам, затягивая потуже пояс на кольчуге.

Гвидо вывел нас на середину арены, чтобы все посмотрели, как мы двигаемся и какое у нас оружие. А выглядели мы подобно богам войны. Кольца моей кольчуги блестели на солнце, а шлем, казалось, сделан не из железа, а из серебра. На мне были высокие сапоги, наручи и поножи из вываренной кожи – воинов часто ранили в руки и ноги, не зря же у многих мечи носили имя «Ногокусатель». Из оружия – длинный и короткий ножи, щит и копье. У Брама – то же самое, а у Свейна еще секира со зловеще поблескивающим лезвием-полумесяцем. Без плащей – плащ стесняет движения в бою – мы выглядели как железные воины, сеющие смерть. Какими бы прославленными ни были чемпионы, с которыми нам предстояло сразиться, на месте зрителя я бы крепко задумался, на кого ставить.

– Дай-ка руку, юноша. – Улаф спустился пожелать нам удачи.

С ним была Кинетрит. Она смотрела на море людей широко открытыми глазами – может быть, представляла, как выглядело это место в древние времена. Я протянул правую руку, и Улаф завязал мне на запястье плетеный кожаный шнурок с петлей на конце.

– Если дело дойдет до меча, затяни петлю на рукояти потуже, – сказал он.

Если я погибну, шнурок не даст мечу выпасть из руки. От этой мысли в животе сжалось еще сильнее.

– Просто на всякий случай, – добавил Улаф, хлопая меня по плечу и улыбаясь сквозь бороду. – Распорешь противнику брюхо копьем, и до мечей дело не дойдет.

– Спасибо, Дядя, – выдавил я из пересохшего рта.

Улаф достал из кошеля у себя на поясе серебряную монету и протянул ее мне.

– Положи под язык, поможет.

Я последовал его совету.

– Горжусь тобой, юноша, – сказал Улаф, глядя на высокие древние стены амфитеатра. – Сигурд тоже. Даже больше, чем ты думаешь.

Я вынул монету изо рта и вяло улыбнулся.

– Он сказал: «К чертям богов».

– Значит, к чертям, – ответил Улаф и направился к Браму.

Мы с Кинетрит стояли и смотрели друг на друга. Как же давно я не видел ее вблизи! Мне казалось, что в Амфитеатре Флавиев нет никого, только она и я. Гул толпы превратился в тихий ропот далекого прибоя. В ушах стучала кровь.

– Ты знала, Кинетрит? – спросил я как можно холоднее.

– Знала что? – удивилась она.

На ее впалых щеках залегли тени, несмотря на яркий солнечный день. Когда-то золотистые, волосы походили на грязный пучок соломы, а лицо было бледным, как у безруких статуй, глядящих на нас с высоких постаментов.

– Что Асгот подложил перо в мешок, – сказал я.

Ее зеленые глаза вспыхнули.

– Думаешь, я стоял бы здесь по своей воле?

Кинетрит нахмурилась.

– Я знаю только, что Асгот тебя боится, – ответила она. – Он верит, что ты под защитой самого Одина. И что эта защита – наше проклятье, Ворон.

Мне никак не удавалось уловить выражение ее глаз, будто бы нас разделял дым.

– Имя Всеотца означает «неистовый», он сеет смуту, как и ты.

– Так ты теперь веришь в наших богов, Кинетрит? – спросил я.

Она недоуменно подняла бровь и усмехнулась.

– Ты ходишь рядом со смертью, или она ходит рядом с тобой.

– Что ж, значит, не то имя мне дали, – процедил я сквозь зубы.

Она подошла ближе. Я почувствовал сладковатый, терпкий запах жженых трав и содрогнулся – так всегда пахло от Асгота. Потом сняла с шеи маленький мешочек на шнурке из крученого конского волоса и надела на меня.

– Не снимай, пока все не закончится, – сказала Кинетрит, пряча мешочек под ворот кольчуги.

– Что там? – спросил я. В груди сдавило так, что я с трудом дышал.

– То, что сохранит тебе жизнь, – ответила она.

– Ты же даже не глядела на меня после Франкии.

Кинетрит отошла на шаг, и на мгновение я увидел ту девушку, которую когда-то знал.

– Ты поклялся защищать меня, Ворон. Вот и живи. – С этими словами она повернулась и ушла.

Гул тысяч голосов вернулся, будто на меня обрушилась огромная волна.

– Пора, парень, – позвал Брам, беря меня за плечо.

– Убей их, – оскалился Свейн, похлопав по топорищу.

Перед нами в ожидании стояли чемпионы Гвидо, их грозные клинки блестели на солнце.

– Да помогут нам боги, – прошептал я: трое угрюмых воинов выглядели поистине устрашающе.

Те, кто не успел сделать ставки, столпились у края арены и швыряли Гвидо и его людям монеты. «Длинные щиты» промаршировали к центру арены и образовали большое железное кольцо. Их смуглые неподвижные лица ничего не выражали, и этим они отличались от скандинавов, как кошки от собак.

К нам подошел Гвидо. Его темные глаза пристально оглядели нас, а губы искривились в гримасе, говорящей, что ему ненавистен тот путь, на который он ступил. Он привык воевать. Взгляд у Гвидо был острый и хищный, как у ястреба. Сжатые тонкие губы выдавали человека, который не находит радости в еде и питье. Единственной растительностью на его лице была тщательно подстриженная клинышком черная бородка.

– Чего ждешь, борода ты недоросшая? На мохнатку она у тебя похожа, – рявкнул Брам под сверлящим взглядом Гвидо.

Тот не ответил. Оставшись довольным Свейном и Брамом, он обратил свой хищный взгляд на меня. Гвидо не знал, почему именно мы стояли перед ним; предполагалось, что Сигурд пришлет лучших своих воинов. Распорядитель задержал внимательный взгляд на моей юношеской бороде и сжатой челюсти – я стиснул зубы, чтобы не стучали. От меня веяло обреченностью, как от поганой кадки – дерьмом, и Гвидо это, без сомнения, учуял своим хищным, похожим на клюв носом.

Он повернулся и указал левой рукой на Свейна. Бритоголовый Африканец тут же встал напротив него. Казалось, что взгляды двух силачей, сталкиваясь, высекают искры, как кремень и железо, – оба были довольны выбором. Потом Гвидо выставил Тео Грека против Брама; значит, мне оставался венд Берстук. По знаку Гвидо мы отступили к «длинным щитам», чтобы между нами и противниками оставалось место на арене.