Обаяние тоталитаризма. Тоталитарная психология в постсоветской России - Андрей Гронский

— Идея «Старшего брата». Самооценочные свойства своего характера (доброту, отзывчивость, бескорыстие) русские признавали и как особыми свойствами русского народа, так и чертами имперской политики. Более того, имперское властвование воспринималось русскими как некое «бремя доброты», жертвенности русских ради интересов других народов.

— Комплекс «колониальной неблагодарности» — убеждение народа метрополии в том, что жертвы, которые он несет на алтарь общего Отечества, не оценены и напрасны.

— «Комплекс безгрешности» русского народа — убеждение, что империя создавалась и поддерживалась только верхушкой, а народ жил «по совести». В 1990 году социологические опросы показали, что вину перед афганским народом, потерявшем в войне более миллиона человек, испытывает только 1 процент опрошенных.

— «Населенные другими народами земли назывались „украинами“, „окраинами“ большой Великой России, на которых, кроме русских, жили еще „инородцы“. Последние воспринимались либо как неизбежное, но временное зло, либо как особенность, экзотика жизни русского человека на окраине»[169].

А. М. Буровский так пишет о романтизме имперского мировоззрения: «Тут дело не в стяжании богатства — тут дело в стяжании этой огромной империи — „одной на всех, мы за ценой не постоим“. Такая психология предельно далека от идеологии частного успеха, но она очень соответствует идее успеха группового: успеха первобытного племени, нации, корпорации, армии, государства. Похожий дух заставляет героев Киплинга „нести бремя белого человека“, идти день-ночь все по той же Африке и совершать множество с виду бессмысленных подвигов»[170].

С психологической точки зрения имперский комплекс, это в том числе одно из частных проявлений авторитарности характера. В данном случае в роли подчиняемого объекта выступают малые народы или внешние враги, с которыми нужно бороться и которых нужно победить, а имперское государство становится объектом нарциссической идентификации. Субъект подчиняет себя империи как сильному целому и ее лидеру, проводящему имперскую политику, как ее персонификации. Рецидивы имперского синдрома говорят о том, что люди не готовы перестроиться с привычной вертикальной авторитарной системы взаимоотношений на горизонтальные. Взгляд на определенные народы как на зависимые, низшие, не вполне полноценные дает ощущение психологического комфорта, и от него нелегко отказаться, особенно, если самооценка личности строилась преимущественно не на личных достижениях и способностях, а на идентификации с государством.

Именно имперский синдром объясняет иррациональный гнев россиян к украинцам за то, что последние сделали выбор в пользу Европейского союза, а также полную слепоту «патриотически» настроенного обывателя к тому, что деятельность ополченцев на Донбассе носит преступный характер, а аннексия Крыма противоречит всем международным договоренностям. Ведь когда на кону стоит возрождение великой империи, стоит ли обращать внимание на некоторые досадные мелочи и юридические формальности!

Однако то, что военная агрессия в отношении Украины вызвала протестные настроения, хотя бы у условных 10–15 % населения, говорит о том, что общество мало-помалу переориентируется с имперских на демократические ценности отношений. Ведь если вспоминать недавнее прошлое, вторая чеченская война и военная агрессия в Грузии среди широких слоев населения не вызвали никакого негативного резонанса, в том числе, это относится и ко многим, если не к подавляющему большинству из тех, кто 2014 м отрицательно отнесся к конфликту с Украиной.

Зачем был создан «советский простой человек»?

В каких условиях формировался новый тип человека уже было написано выше. Для чего это делалось?

Ю. А. Левада, Т. А. Ноткина писали: «Превратить человека в „винтик“ стремились не для реализации утопических конструкций, а для удержания и расширения власти. Суверенность личности была опасной и недопустимой, поскольку подрывала саму основу тотальной власти — ее тотальность. Под флагом сменявших друг друга кампаний борьбы против отклонений, увлечений, бытовизма, индивидуализма, групповщины, мелкобуржуазности и т. д. и т. п. в конечном счете, осуществлялось постоянное централизованное и групповое насилие над мыслью, чувством и желаниями человека»[171].

На мой взгляд, в сжатой форме динамику и технологию создания нового типа человека в советском государстве хорошо отразил А. А. Грицанов: «Старт процессу формирования тоталитарного типа личности в качестве базисной общественной категории советских граждан был дан уже в 1920-х гг. Инициирование кампании «ликвидации безграмотности» в ее коммунистической версии, окончательная ликвидация плюрализма прессы и литературы как таковой, уничтожение (в основном) религиозных учреждений обусловили антигуманные деформации

значительной массы населения СССР[172].

Основным следствием подобного положения дел явилось то, что в «идейно воспитательной» работе с «людьми тоталитарного образца» предпочтительным является ориентация на человеческие страхи, лапидарные социальные обещания, а также угроза перспективы незамедлительной потери единства с неизменно «сильнейшей стороной» потенциального политического конфликта.

Сформированность общественного типа «тоталитарная личность», а также начало его реального доминирования в стране и в государстве были впервые зафиксированы на эмпирическом уровне в ряде исследований отечественных социологов, посвященных реалиям общества после Сталина.

Ликвидация реальной кастовости в структуре общества СССР (выражавшейся в наличии многомиллионной трудовой армии заключенных, отсутствии паспортов у колхозников до 1974 г., исключительном имущественном положении персонально подконтрольной вождю номенклатуры) лавинообразно привела к складыванию этого исторически

нового социального типа[173].

Доминирование в составе советского народа усредненного типа личности стало главной характеристикой социологического образа общества в Советском Союзе. Для объективного наблюдателя также не составляло секрета и то, что в массовом порядке «тоталитарная личность» могла быть выведена лишь искусственно, в условиях перманентной консервации отживших социально экономических отношений[174].