Убийца по прозвищу Англичанин - Дэниел Сильва

– Кто же этот СИ.? – спросила Анна.

– СИ. – это Самуил Исакович, мой отец. – Голос Ишервуда задрожал от слез. – Эта картина была забрана из галереи моего отца на рю де-ля-Боэти в Париже нацистами в июне сорокового года.

– Вы уверены? – спросила Анна.

– Могу поклясться жизнью.

– В таком случае, пожалуйста, примите ее вместе с нижайшими извинениями семьи Рольфе. – Затем она поцеловала его в щеку и сказала: – Извините, пожалуйста, мистер Ишервуд.

Шамрон посмотрел на Габриеля:

– Почему бы тебе еще раз не провести меня по твоему плану?

* * *

Они спустились вниз, в кабинет Ишервуда. Габриель сел за стол Ишервуда, а Шамрон мерил шагами комнату, слушая снова план Габриеля.

– И что же я должен сказать премьер-министру?

– Послушайтесь Анну. Не говорите ему ничего.

– А если разразится скандал, в который я буду втянут?

– Не разразится.

– Подобные вещи всегда взрывоопасны, Габриель, и ты видишь на моем лице шрамы, доказывающие это. Есть они и у тебя. Скажи мне вот что. Это мне кажется или твоя походка сегодня стала более энергичной?

– Вы хотите о чем-то меня спросить?

– Я не хочу быть неделикатным.

– Раньше это никогда вас не останавливало.

– Вы с этой женщиной больше чем соучастники в поисках убийц ее отца? – Этот вопрос был встречен молчанием, Шамрон улыбнулся и покачал головой: – А ты помнишь, что ты сказал мне про Анну Рольфе на пьяцца Навона?

– Я говорил вам, что будь у нас выбор, мы никогда бы не стали использовать такую женщину, как она.

– А теперь ты хочешь втянуть ее еще больше?

– Она это сдюжит.

– Я не сомневаюсь насчет нее, но сможешь ли ты сдюжить это, Габриель?

– Я бы этого не предлагал, если бы чувствовал, что не смогу.

– Две недели назад я должен был просить тебя заняться смертью Рольфе. А сейчас ты готов начать войну против Швейцарии.

– Рольфе хотел, чтобы эти картины поступили к нам. Кто-то их забрал, и теперь я хочу их вернуть.

– Но тобой двигает нечто другое, чем просто возвращение картин, Габриель. Я превратил тебя в убийцу, а в душе ты реставратор-восстановитель. Я думаю, ты это делаешь потому, что хочешь восстановить Анну Рольфе. Если это так, то следующий логический вопрос: почему он хочет восстановить Анну Рольфе? И на этот вопрос существует один-единственный логический ответ. Потому что он питает чувства к этой женщине. – Шамрон помедлил. – И это самая приятная новость, какую я слышал в течение долгого времени.

– Она дорога мне.

– Если она дорога тебе, убеди ее отказаться от выступления в Венеции.

– Она не откажется.

– Если так, то, быть может, нам удастся использовать это к нашей выгоде.

– Как это?

– Я всегда считал, что обман и направление по ложному пути – полезная тактика в подобной ситуации. Пусть даст свой концерт. Но убедись, что твой друг Келлер не превратит концерт в нечто незабываемое.

– Вот это Ари Шамрон, которого я знаю и люблю. Использовать одного из лучших музыкантов мира, чтобы сбить с пути.

– Мы играем теми картами, какие у нас на руках.

– Я буду с ней в Венеции. Мне хотелось бы, чтобы кто-то, кому я могу доверять, занялся Цюрихом.

– Кто именно?

– Эли Лавон.

– Бог мой, возвращение класса семьдесят второго года! Будь я на несколько лет моложе, я бы присоединился к вам.

– Не будем увлекаться. Одед и Мордехай хорошо сработали в Париже. Я хочу, чтобы они тоже присоединились к нам.

– Знаешь, я вижу в известной мере себя в Одеде. – Шамрон поднял вверх свои руки с короткими пальцами каменщика. – У него очень сильная хватка. Если ему в руки попадет этот человек, он уже не выпустит его.

Ева настояла на приобретении дорогой квартиры, выходящей на Цюрихское озеро, несмотря на то что она была за пределами, доступными для Герхардта Петерсона и его государственного жалованья. Первые десять лет своего брака они пополняли нехватку за счет ее наследства. Теперь все эти деньги ушли, и уже Герхардту предстояло поддерживать ее жизнь на том уровне, на какой, по ее мнению, она имела право.

Когда он приехал домой, в квартире было темно. Не успел Петерсон войти, как любезный ротвейлер Евы налетел на него в кромешной тьме и изо всей силы ткнулся своей твердой как камень башкой ему в колено.

– Лежать, Шульци! Хватит, мальчик. Лежать! Черт бы побрал тебя, Шульц!

Петерсон провел рукой по стене и включил свет. Пес лизал его замшевую туфлю.

– Хватит, Шульци. Уйди, пожалуйста. Достаточно.

Пес поспешил отойти, цокая когтями по мрамору. А Петерсон захромал в спальню, потирая колено. Ева сидела на кровати с раскрытым романом на коленях. По телевизору шла американская полицейская драма. На Еве был шифоновый халат. Волосы ее были недавно причесаны, и на левой руке сверкал золотой браслет, которого Петерсон не видел прежде. Ева тратила на Банхофштрассе не меньше того, что хранилось под ее поверхностью.

– Что это с твоим коленом?

– Твой пес напал на меня.

– Он на тебя не нападал. Он обожает тебя.

– Даже слишком.

– Пес ведь мужчина, как и ты. Он хочет получить твое одобрение. Если бы ты время от времени уделял ему немного внимания, он не вел бы себя так буйно, когда ты приходишь.

– Это сказал тебе его доктор?

– Это подсказывает мне, милый, здравый смысл.

– Я никогда не хотел иметь этого чертова пса. Он слишком велик для этой квартиры.

– Зато я чувствую себя в безопасности, когда тебя нет.

– Да этот дом – как крепость. Никто не может сюда войти. И единственный человек, на которого нападает Шульци, – это я.

Ева лизнула кончик указательного пальца и перевернула страницу своей книги, заканчивая дискуссию. По телевизору американские детективы ворвались в квартиру в бедном квартале. Когда они бросились в комнату, пара подозреваемых субъектов открыла огонь из автоматов. Полицейские в ответ тоже открыли огонь и убили подозреваемых. «Какая жестокость», – подумал Петерсон. Он редко носил револьвер и ни разу еще не стрелял при исполнении своих обязанностей.

– Как Берн?

Петерсон соврал ей, прикрывая свой визит к Отто Гесслеру. Он сел на край кровати и снял туфли.

– Берн как Берн.

– Очень мило.

– А что ты читаешь?

– Сама не знаю. Какая-то история про мужчину и женщину.