Холодная гора - Чарльз Фрейзер

Ада добавила «Пять часов» и захлопнула дневник.

Продолжив путь вверх по реке, они говорили о цапле, и Руби призналась, что у нее сложное отношение к этим птицам, Стоброд, сказала она, часто отрекался от нее, когда она была маленькая, заявляя, что отец у нее не человек. Ее мать во время беременности, когда была пьяна, зла и хотела избавиться от него, часто обвиняла Стоброда в том, что он не принимал участия в зачатии ребенка, что это сделала большая синяя цапля. Она говорила, что цапля прилетела к ручью однажды утром и, после того как провела время до полудня, пронзая клювом речных раков, пришла во двор, где на земле был накрошен сухой кукурузный хлеб для кур. По словам матери в пересказе Стоброда, цапля подошла к ней, высоко поднимая длинные черные ноги, и посмотрела ей прямо в глаза. Мать сказала, что по взгляду цапли, имеющему вполне определенное значение, она сразу поняла, что это самец. Она повернулась и побежала в дом, но цапля погналась за ней. Когда она встала на корточки и на коленях, опираясь руками об пол, попыталась залезть под кровать, чтобы спрятаться, цапля неожиданно напала на нее сзади. Мать описывала, что это было похоже на страшное телесное наказание.

— Он рассказывал мне эту историю сотни раз, — сказала Руби. — Я прекрасно знаю, что это одна из его лживых басен, но я все же не могу смотреть на этих птиц без удивления.

Ада не знала, что ответить. Свет под деревьями у реки стал золотым, и листья на березах и тополях затрепетали под легким ветерком. Руби остановилась и надела свитер. Ада встряхнула плащ, расправляя складки, и накинула его на плечи, словно мантию. Они продолжили путь, и у брода через реку встретили молодую женщину, которая несла ребенка, завернутого в клетчатую скатерть; маленький сверток был подвешен у нее через плечо. Она прыгала босиком по камням грациозно, как лань, и не произнесла ни слова, даже встретившись с ними взглядом, когда проходила мимо, хотя ребенок уставился на них бессмысленно коричневыми, как шляпки желудей, глазками. Вскоре после того как Ада и Руби перешли брод, они заметили стайку птичек, слетевших с яблони, одиноко стоявшей на заброшенном поле. Пролетев низко над землей, птицы исчезли в лесу. Лучи заходящего солнца били Руби в глаза, так что она не могла точно сказать, что это были за птички, но для определения погоды это не имело значения. По их полету и так можно было заключить, что снова пойдет дождь.

Еще дальше по реке, возле речной заводи, где иногда крестили баптистов, стайка ласточек вспорхнула с клена, листва которого почти достигла той степени яркости, после которой цвета лишь тускнеют и блекнут. Край солнца почти коснулся хребта, и небо напоминало цветом сплав олова со свинцом. Ласточки слетели с дерева все разом, как будто были одним телом, все еще сохранявшим форму круглого клена, который они заполняли. Они сделали вираж в потоке ветра, в течение краткого мига скользя боком на расправленных крыльях в движущемся воздухе, так что Ада успела заметить их тонкие профили и серебристое пространство между отдельными птицами. Мгновенно, как по сигналу, они пошли круто вверх, повернувшись расправленными крыльями к ней, и светлые промежутки между ними исчезли, так что стая выглядела как черный силуэт красного клена, спроецированный на небе. Птичьи тени мелькнули в высокой траве поля за дорогой — и стая скрылась.

Вокруг Ады и Руби сгущались сумерки, как будто темнота с реки просачивалась в небо. Фантастическая история Руби о происхождении и прародителе напомнила Аде историю, которую рассказал ей Монро незадолго до своей смерти, о том, как он сватался к ее матери. Чтобы скоротать время, пока они шли миля за милей вверх по реке в сгущающихся сумерках, Ада почти целиком пересказала ее Руби.

Ада знала, что Монро и ее мать поженились относительно поздно: ему было сорок пять, а ей — тридцать шесть. И Ада знала, что время, проведенное ими вместе, было непродолжительным. Но ей не были известны обстоятельства их знакомства и женитьбы, она предполагала, что это был союз тихой дружбы, что-то вроде привязанности, которую зачастую питают друг к другу закоренелые холостяки и старые девы. Ада думала, что сама она появилась на свет в результате досадного просчета.

Так ей казалось до одного зимнего вечера незадолго до смерти Монро. Весь день шел мокрый снег, большие хлопья таяли, не долетая до земли. Ада и Монро провели весь длинный остаток дня после полудня сидя у огня. Ада читала ему новую книгу «Путь к жизни». Монро уже много лет следил с неослабевающим интересом за каждым опубликованным высказыванием мистера Эмерсона[23], и в тот день он сказал, что Эмерсон, как всегда, даже в старости заходит в своих рассуждениях о духе на один шаг дальше, чем необходимо.

Когда день за окном стал угасать, Ада отложила книгу в сторону. Монро выглядел усталым, его лицо было серым, глаза глубоко запали. Он сидел, пристально глядя в огонь, который затаился под слоем пепла и горел медленным, скудным пламенем. Неожиданно он спросил:

— Я никогда не рассказывал тебе, как женился на твоей матери?

— Нет, — отозвалась Ада.

— Последнее время это не выходит у меня из головы. Не знаю почему. Ты ведь не знала, что я познакомился с твоей матерью, когда ей едва исполнилось шестнадцать, а мне было двадцать пять?

— Нет, — сказала Ада.

— О да. В первый раз, когда я увидел ее, мне пришла в голову мысль, что она самое милое создание, которое я когда-либо встречал. Это было в феврале. День был серый, холодный, с океана дул противный сырой ветер. Я ехал верхом. Тогда я только что купил большого ганноверского мерина. Семнадцать ладоней[24]в холке. Гнедого, с красноватым отливом. Он был чуть слабоват в поджилках, но не настолько, чтобы придавать этому значение. Его легкий галоп был просто удивителен, такой плавный, что казалось, будто плывешь. Я ехал верхом по какой-то дороге за пределами Чарльстона на север вдоль Эшли. Затем по пути домой переправился через реку и поехал к Ханаану. Это была длинная прогулка. Конь был весь взмылен несмотря на холод, я чувствовал голод и спешил к ужину. Время как раз было подходящее, сумеречный вечер. Я доехал до того места, где с уверенностью можно было сказать, что сельская местность закончилась и начинается город.

Я подъехал к какому-то дому, одному из тех, о которых говорят, что он ни маленький ни большой. Перед домом была широкая веранда, с обеих сторон которой росли старые карликовые пальмы. На мой вкус, дом стоял слишком близко к дороге. Его окна были темны, а во дворе имелся водоем с водой. Думая, что в доме никого нет, я остановился, спешился и повел к воде своего коня. С веранды послышался женский голос:

— Вы могли бы сначала спросить разрешения. Она, по-видимому, сидела одна на скамье под окном. Я снял шляпу и сказал:

— Прошу прощения.

Из тени веранды вышла девушка, спустилась с крыльца и остановилась на нижней ступеньке. Она была в зимнем платье из серой шерстяной ткани и в черной шали, накинутой на плечи. Волосы у нее были цвета воронова крыла и доходили ей почти до пояса. Она, видимо, расчесывала их, так как они были распущены по плечам. Она держала в руке щетку с черепаховой ручкой. Ее лицо было бледным как мрамор. В ее облике были лишь черный и белый цвета и их оттенки.