Тело помнит все - Бессел ван дер Колк

Еще есть Мария, пятнадцатилетняя латиноамериканка, одна из более чем полумиллиона детей в США, выросших в приютах и больницах. Мария страдает от ожирения и крайне агрессивна. В прошлом она пережила сексуальное, физическое и эмоциональное насилие, а с восьми лет сменила более двадцати детских учреждений. Кипа медицинской документации, прибывшая вместе с ней, описывала ее как молчаливого, мстительного, импульсивного, безрассудного ребенка, склонного к самоповреждению, с сильнейшими перепадами настроения и взрывным характером. Она сама называла себя «никчемным, никому не нужным мусором».

После нескольких попыток самоубийства Марию поместили в одну из наших лечебниц. Изначально она была молчаливой и замкнутой и проявляла агрессию, когда кто-то к ней подходил слишком близко. После нескольких неудачных попыток лечения ее включили в программу иппотерапии – она ежедневно расчесывала гриву своей лошади и обучалась выездке. Два года спустя я поговорил с Марией на ее школьном выпускном. Ее приняли в колледж. Когда я спросил у нее, что помогло ей больше всего, она ответила: «Лошадь, о которой я заботилась». Она рассказала мне, что впервые начала чувствовать себя защищенной со своей лошадью; она каждый день ее там ждала, радуясь, как ей казалось, ее приходу. Она ощутила эмоциональную связь с другим существом и начала разговаривать с ним, как с другом. Постепенно она заговорила с другими участвовавшими в программе детьми, а затем и со своим педагогом.

Вирджиния – удочеренная тринадцатилетняя белая девочка. Ее забрали у биологической матери из-за наркозависимости последней; когда первая приемная мать заболела и умерла, она кочевала из одного семейного приюта в другой, пока ее снова не удочерили. Вирджиния вела себя обольстительно со всеми мужчинами, которые попадались ей на пути, и она сообщила о многих случаях сексуального и физического насилия со стороны людей, которые за ней присматривали или временно ее опекали. Она попала в нашу программу стационарного лечения после тринадцати экстренных госпитализаций в связи с попытками самоубийства. Персонал описывал ее как замкнутую, властную, взрывную, склонную к сексуализации (защитный механизм, заключающийся в приписывании негативным событиям эротической составляющей, «превращающей» их таким образом в позитивные), навязчивую, злопамятную и самовлюбленную. Сама она называла себя отвратительной и говорила, что предпочла бы умереть. Диагнозы в ее медицинской карте включали биполярное расстройство[33], синдром эпизодического нарушения контроля[34], СДВГ, вызывающее оппозиционное расстройство (ВОР)[35], а также расстройство на фоне приема психоактивных веществ. Но кем же на самом деле является Вирджиния? Как мы можем помочь ей обрести жизнь? (1)

Мы можем надеяться разрешить проблемы этих детей, только если научимся правильно определять, что с ними происходит, и будем делать нечто большее, чем разрабатывать новые лекарства с целью контроля над ними, и пытаться найти «тот самый» ген, который ответственен за их «болезнь». Наша задача – это придумать способ помочь им вести продуктивную жизнь, и тем самым мы сможем сэкономить сотни миллионов долларов налогоплательщиков. Этот процесс начинается с принятия фактов.

Со столь серьезными проблемами и столь неблагополучными родителями возникает большой соблазн списать все на плохие гены. Технологии постоянно открывают новые направления исследований, и с появлением генетического анализа психиатрия сосредоточилась на поиске генетических причин психических заболеваний. Генетическая предрасположенность казалась особенно актуальной для шизофрении, довольно распространенной (затрагивающей примерно один процент населения), тяжелой и запутанной разновидности психических заболеваний, которая имеет явный наследственный характер. И тем не менее спустя тридцать лет исследований, на которые были потрачены многие миллионы долларов, мы так и не нашли какой-то единой генетической комбинации для шизофрении[36] – равно как и для всех остальных психиатрических болезней, раз уж на то пошло (2). Некоторые из моих коллег также усердно работали над поиском генетических факторов, способствующих развитию травматического стресса (3). Работа в этом направлении продолжается, однако до сих пор никаких убедительных ответов найдено так и не было (4).

Последние исследования отмели простую идею о том, что «наличие» определенного гена приводит к негативному результату. Оказалось, что любой отдельный результат становится следствием совместной работы многих генов. Еще более важно то, что гены не являются чем-то неизменным; различные жизненные события способны провоцировать биохимические послания, которые включают и отключают их путем присоединения метиленовых групп – набора атомов углерода и водорода – вне генов (этот процесс называется метилированием), делая их более или менее чувствительными к сигналам, получаемым от тела. Хотя жизненные события и способны менять поведение генов, его внутренняя структура остается без изменений. Присоединенные метиленовые группы, с другой стороны, могут передаваться потомству – это явление известно как эпигенетика. Опять-таки, тело все помнит, даже на самых глубоких уровнях организма.

Один из самых цитируемых экспериментов по эпигенетике был проведен исследователем Майклом Мини из Университета Макгилла, который изучал новорожденных детенышей крыс и их матерей (5). Он обнаружил, что от того, как много мать вылизывает и вычесывает крысят в первые двенадцать часов после их рождения, навсегда определяется работа в мозге химических веществ, участвующих в стрессовых реакциях, – а также меняется конфигурация более тысячи генов.