Аркадий Райкин - Елизавета Уварова

Филигранность в отделке деталей, трансформация без каких-либо вспомогательных средств, как следствие внутреннего перевоплощения, уже сами по себе впечатляли.

— Как вы на глазах у зрителей достигали такого изменения внешности? — спрашиваю Аркадия Исааковича.

— Никогда не смотрю в зеркало на репетициях. Внешность меняется в зависимости от того, кого играешь: мерзавца, доброго человека или самого себя.

В прологе Аркадий Райкин призывал зрителей смеяться. Но «Лестница славы», следующая непосредственно за прологом, вызывала не смех, а скорее содрогание, боль. Она долго оставалась в концертном репертуаре Аркадия Исааковича, не утрачивая своей впечатляющей силы, философской значимости и, к сожалению, злободневности. В кинофильме «Мы с вами где-то встречались» миниатюра, к сожалению, сохранила лишь общий рисунок; ушел живой контакт с артистом, исчезло чудо его мгновенного преображения.

Чтобы сыграть «Лестницу славы», нужен был талант Райкина. Оправдывая предложенные автором ситуации, артист дерзко сгущал краски, сочетая естественность и карикатуру, от эпизода к эпизоду взвинчивал ритм, усиливал звучание, доводя до кульминации. Неожиданным был контрастный финал с его неторопливостью, тихой, заискивающей интонацией. Умение Райкина укрупнить образ, использовать парадоксальный эксцентрический прием помогало добиться художественного обобщения. Маленький чиновник, поднимаясь по ступеням номенклатурной лестницы, постепенно убеждаясь в своем всемогуществе, достигал таких высот, когда утрачивались все моральные ограничения. Созданный Райкиным персонаж запечатлел трагедию власти, трагедию тоталитарного режима. Так воспринималась эта маленькая пьеса в 1953 году, после смерти Сталина.

Мастер точной сценической детали, Райкин в этом случае ею не пользовался. Путь его безымянного персонажа прочерчивался с тем претендовавшим на унификацию лаконизмом, даже схематичностью, которые только Райкин мог наполнить живым чувством. «Лестница славы» была оценена как одно из высших достижений артиста-сатирика. «От талантливых изображений Чаплина или смешного докладчика и до героев миниатюры «Человек остался один», монопьесы «Лестница славы», фельетона «В гостинице ‘Москва’» — огромная дистанция. Юный актер, щедро, бесконтрольно расплескивающий свой сатирический талант, и зрелый мастер, внимательно отбирающий тонкие, верные детали, художник, создающий в пределах нескольких минут законченные образы», — писал ленинградский критик Евгений Мин, внимательно следивший за работой Аркадия Райкина.

В том же сатирическом ключе, но иными, в основном постановочными средствами решалась придуманная В. С. Поляковым миниатюра «Непостижимо» — «непонятная вещь», как определялся ее жанр в программке. Рассказ о некоем Петре Сидоровиче иллюстрировался несложными действиями, из которых состояло утро персонажа: «Зевнул, потянулся, напялил на себя фуфайку, наскоро умылся... надел пальто, взял портфель, накрыл свою любимую голову шляпой и пошел в подведомственное ему учреждение... Авторитетной походкой проследовал через коридор, в котором дожидались его посетители, и прошел к себе в кабинет». Утро начиналось обычно, ничто не предвещало беды. Готовясь к приходу ревизора, он обкладывался папками с делами и вдруг замечал, что у него... пропала голова.

Обычность, стереотипность поведения персонажа усугубляла и обостряла чрезвычайность происшествия. Райкин, великий мастер сценического трюка, осваивавший его технику с первых шагов на эстраде, играл эпизод с исчезновением головы с той легкостью и изяществом, что делало невероятное вполне возможным и даже естественным. С пристрастием он выспрашивал секретаршу (В. Горшенина), не заметила ли она изменений в его наружности; звонил жене: не оставил ли голову дома?

Появлялся ожидаемый ревизор (Г. Новиков). Как и секретарша, он не замечал ничего необычного. «Да что они, ослепли, что ли? — недоумевал Петр Сидорович. — А! Черт с ней, с головой!» В отличие от гоголевского майора Ковалева, продолжавшего волноваться из-за исчезновения носа, Петр Сидорович успокаивался и принимался деловито подписывать бумаги. И уже от своего лица, выйдя на авансцену и лукаво улыбаясь зрителям, Райкин заканчивал миниатюру гоголевским текстом: «Непостижимо! Но кто что ни говори, а подобные происшествия бывают на свете, редко, но бывают!»

Финальная реплика, заимствованная из повести Гоголя «Нос», подчеркивала возникавшую ассоциацию. Будучи слегка видоизмененным и перенесенным в современность, «необыкновенно странное происшествие», случившееся с майором Ковалевым, в случае с райкинским Петром Сидоровичем приобретает «обыкновенность», даже злободневность. Благодаря обычным бытовым действиям и поведению как самого персонажа, так и его окружения (секретарши и ревизора) безголовый начальник воспринимается как явление вполне обычное, повседневное, типическое. И если нос майора Ковалеву все-таки возвращался на свое законное место, то безголовый начальник Аркадия Райкина как ни в чем не бывало продолжал вершить дела и судьбы людей.

Трюк с пропажей головы технически был очень сложен: использовались черный кабинет[14], незаметная подмена Аркадия Райкина его братом Максимом Максимовым и др. Даже побывавший на спектакле иллюзионист Эмиль Кио не мог сразу разгадать технологию исчезновения головы.

Чуть позднее, уже после премьеры в этом спектакле появился еще один гоголевский персонаж — «Наш знакомый» (в подзаголовке миниатюры так и стояло: «Почти по Гоголю»). На сцене сидел, удобно развалившись в большом кожаном кресле, молодой человек вполне современной наружности: «Позвольте представиться, Хлестаков Иван Александрович!» Те же манеры, та же «легкость в мыслях». Он рассказывал о себе, о своей жизни: кабинет, секретарша, по воскресеньям футбол, дача, «с самим Козловским на дружеской ноге! Ну что, говорю, брат Козловский? Всё еще поешь? Ну, пой, пой. Я не возражаю».

Райкинский Хлестаков был гомерически смешон — но не только. «Хлестаковщина» на производстве приводила к процентомании, жонглированию цифрами. «Засучим рукава, поднатужимся — и выполним план не на 200 процентов, а на 8886», — призывал он рабочих. На совещаниях он как человек принципиальный готов покритиковать других, впрочем, не так чтобы очень строго. Но уж если понадобится... «Я ведь и на себя не посмотрю! Я, в случае чего, сам на себя анонимку хлоп — и всё!» Понятно, что «легкость в мыслях» располагала к анонимкам не только на себя. Комедийность, почти буффонада скрывала злую, язвительную сатиру на очковтирателей, клеветников, использующих служебное положение.

«Я уговорил Володю (Полякова. — Е. У.) написать монологи Манилова, Ноздрева, Собакевича, и он хорошо это сделал, — вспоминал Аркадий Исаакович. — Они входили в разные программы, исполнялись в концертах. Дело в том, что программы у нас всегда сохраняли внутреннюю подвижность. В целом программа фиксировалась, а внутри она постоянно изменялась. Ленинградский вариант отличался от московского, для гастролей готовилось что-то новое. Взамен сценки оказывались куплеты, монологи. Так, не помню уже, в каких программах появлялись эти гоголевские персонажи. Кажется, впервые они были сыграны в концерте для актеров Нового театра в Ленинграде, когда им руководил Н. П. Акимов».