Облако - Семен Лопато

– Все собираюсь спросить, – сказал Вадим, – так над какой темой вы работаете? Чему, собственно, посвящен ваш труд?

Неуловимо посерьезнев, хозяин качнул головой.

– Мой труд посвящен истории русского военного искусства, – сказал он. – Вполне сознаю, что, в противоречие недавно мною сказанному, эта тема звучит несколько глобально и по определению должна считаться дилетантской, но некоторым извинением мне служит то, что история русского военного искусства в целом состоит из историй его во множестве отдельно взятых эпох, большинство которых было исследовано мной в предыдущие годы, в связи с чем труд носит несколько компилятивный характер – несмотря на цементирующие его общие принципы, но, так или иначе, задача это достаточно объемная, и в настоящий момент я нахожусь еще на полпути к ее завершению.

Вадим подумал.

– Не военная история России и не история русской армии, а именно история русского военного искусства – но ведь, насколько я понимаю, в каждую эпоху русские военачальники исповедовали примерно те же стратегические принципы и пользовались решениями из примерно того же инструментария тактических приемов, что и их зарубежные коллеги, – так что же в этой истории специфически русского?

Словно ожидая именно этого, хозяин усмехнулся.

– Вы сейчас воспроизводите слово в слово позицию рационалистического подхода к военной деятельности, с которой воевали всю свою жизнь такие выдающиеся русские военные мыслители, как Свечин и Керсновский. Но смею задать вам вопрос – если бы речь шла об истории русской живописи, тема сочинения, вероятно, не вызвала бы у вас сомнений?

– Разумеется нет.

– В том-то и суть. Вы ударили в самый центр проблемы. Военное искусство так же глубоко национально, как и всякое другое искусство, и при этом, заметьте, речь идет не только о полководчестве, но и об образе мыслей и действий средних и младших офицеров, унтер-офицеров и даже рядовых солдат – каждый из представителей этих различных слоев военной массы вносит в национальное военное искусство свой вклад, специфически и по-своему национально окрашивая его. Вроде бы, младший пехотный офицер в разных армиях командует одной и той же ротой и должен в боевой обстановке выполнять один и тот же круг обязанностей, но если сравнить, к примеру, русского поручика и прусского обер-лейтенанта образца 1871 года, то можно подумать, что речь идет о разных породах людей. Военное искусство складывается из национального менталитета, темперамента, особенностей образования, культуры, типа религиозного сознания, социальной обстановки, доминирующей модели воспитания, уровня технологии и тысячи других крупных и мелких обстоятельств – вплоть до господствующей в данный момент литературной моды. Все это и анализ влияния всех этих факторов на формирование военного искусства в каждую эпоху и составляет суть моей работы.

– Понятно, – Вадим кивнул. – Но должен заметить, что ваше сочинение, если и когда оно явится миру, падет на достаточно подготовленную почву – насколько я понимаю, в сочинениях собственно по русской военной истории сейчас нет недостатка.

Хозяин скептически поморщился.

– Должен заметить, что анализ тех сочинений, о которых вы сказали, – что в современную, что в предшествующие эпохи – приводит к мысли, что исторические личности и исторические события являются предметами так называемой раскрутки в ничуть не меньшей степени, чем эстрадные шлягеры. И поскольку все авторы переписывают одни и те же считаные источники, то на прилавках лежит, по сути, одна и та же многократно перекомпилированная книга, в которой, вдобавок, одни исторические личности и события полностью пропущены, а значение других многократно раздуто – вплоть до создания ложных кумиров.

– Даже так? – Вадим удивленно приподнял брови. – И какие вы можете привести примеры?

– Ограничусь одним. Кто – постарайтесь припомнить – считается наиболее выдающимся флотоводцем в русской истории?

– Флотоводцем? – Вадим на мгновенье задумался. – Нахимов… Нет, вероятно, адмирал Ушаков.

– Прекрасно. Именно он. И в связи с этим вопрос: как вы думаете, сколько турецких кораблей потопил адмирал Ушаков за все годы своей флотоводческой карьеры?

– Ну, не знаю… Тридцать.

– Один.

– Один?

– Один. Девятого сентября 1790 года в сражении у мыса Тендра эскадрой адмирала Ушакова был потоплен 66-пушечный турецкий корабль «Мелеки-Бахри». Плюс другой, 74-пушечный корабль «Капудание» был взят как приз. Но это все. Во всех остальных сражениях, в которых участвовал адмирал Ушаков, корабельных потерь не было. Это, конечно, хорошо, что он не терял своих кораблей, но задайтесь вопросом – может ли адмирал с такими показателями считаться выдающимся флотоводцем? Отметим и другое. Восемнадцатого июня 1788 года в сражении у Кинбурна русской эскадрой было уничтожено пять турецких линейных кораблей и два фрегата, плюс еще один линейный корабль взят как приз – это было крупнейшей победой русского флота за всю русско-турецкую войну. Только вот незадача – командующим русской эскадрой в том сражении был французский аристократ принц Нассау-Зиген, что не позволило что дореволюционным, что советским историкам поднять его на щит. Впрочем, справедливости ради заметим, что упомянутый славный принц тоже едва ли может быть назван великим флотоводцем – хотя бы потому, что именно под его командованием два года спустя шведской эскадрой был уничтожен едва ли не весь тогдашний Балтийский флот – во втором Роченсальмском сражении потоплено и взято в плен было двадцать два линейных корабля и девятнадцать фрегатов – готов поспорить, что ни об этом сражении, ни о русско-шведской войне 1788–1790 годов вы никогда и не слыхали.

– Никогда.

– Но будем лучше говорить не о поражениях, а о победах – и не только потому, что это приятней, а потому, что здесь господствует та же самая картина. Не буду повторять тот набивший оскомину факт, что знаменитое Ледовое побоище вовсе не было крупнейшей победой русских над Ливонским орденом – к примеру, Раковорская битва и по количеству участников, и по понесенным ливонцами потерям была значительней едва ли не в десять раз. Но о Ледовом побоище знают все, а Раковорская битва известна только специалистам – хотя командовал в ней князь Довмонт Псковский, точно такой же православный и такой же канонизированный святой. Но есть и более масштабные примеры. О Куликовской битве знают все, а о не менее масштабной и важной по значению битве при Молодях – опять-таки только историки, хотя, если бы не победа князя Воротынского над крымскими татарами в пятидесяти километрах от Москвы, Московскому государству, вполне вероятно, пришел бы конец. И таких примеров множество.

– О битве при Молодях я что-то слыхал, – сказал Вадим. – Возможно, это связано с тем, что она произошла в правление Ивана Грозного – а он солидарно считается малоприятной и печально вспоминаемой в русской истории фигурой.

Хозяин усмехнулся.

– Можно, конечно, по-разному относиться к Ивану Грозному, – сказал он, – припоминать ему опричнину, жестокость, плохое отношение к боярам, но, в сущности, дело совсем не в этом. У Ивана Грозного есть одна страшная, чудовищная, несмываемая вина. Он проиграл Ливонскую войну. Если бы он ее выиграл, то сегодня в русской истории он был бы не менее светлой, оптимистичной, светозарной фигурой, чем Петр Великий. Но он ее проиграл – и ему припомнили все: и казни, и опричнину – хотя опричнина была лишь способом устранить боярское самовластие – Польша, к примеру, не сделала этого и в результате спустя двести лет исчезла с политической карты Европы. Но, опять-таки, хочется больше говорить о победах – и свидетельствую вам, что здесь целая череда крупнейших имен практически удалена и смыта из народной памяти. Что вам говорят имена Даниила Холмского, Дмитрия Хворостинина, Михаила Скопина-Шуйского, Ивана Гудовича, Николая Каменского, Ивана Дибича? А ведь за каждым из них крупнейшие военные успехи. Дибичу, к примеру, удалось то, что не удавалось ни Румянцеву, ни Суворову, ни Кутузову – разбив турок в крупном сражении при Кулевче, он перешел Балканы и подошел к Константинополю. Когда говорят об учениках Суворова, называют почему-то Милорадовича и Багратиона – хотя ни тот ни другой никогда самостоятельно не командовали армиями. Между тем реальным полководцем был другой ученик Суворова – Николай Каменский – именно он, кстати, штурмовал Чертов мост – победитель шведов в сражении при Оровайсе и турок в крупном сражении при Батине. И это я назвал только наиболее масштабные фигуры. А есть ведь и множество других.