Нидерланды. Каприз истории - Геерт Мак

У меня есть друг, с которым я много разговариваю о нидерландской культуре XVII века. Нам обоим это доставляет удовольствие: он специализируется на этом столетии как ученый-историк, а для меня оно невероятно интересно. Он обратил мое внимание на примечательный феномен: около 1780 года, спустя почти сто лет после Кунраада ван Бёнингена, каждый образованный амстердамец умел держать себя в обществе, безошибочно разбирался в скрытой символике живописи, включая религиозные реминисценции, и вообще в духовном горизонте амстердамской городской культуры XVII века. Полвека спустя, на два поколения позже, около 1830 года, эти знания были полностью утеряны. Золотой век превратился в полотно экрана для проецирования националистических вымыслов и в предмет напыщенного прославления. И только со второй половины XX века историки предпринимают трудную попытку реконструировать что-то из тогдашнего идейного богатства. Очень медленно ван Бёнинген возвращается к нам.

Я испытываю сильное ощущение, что мы тоже живем в эпоху, когда переданные нам представления о мире постепенно блекнут. Большую часть прошлого века господствующий менталитет нидерландцев определялся иудаистско-гуманистическо-христианской культурой, плодотворным сочетанием социализма и либерализма, имевшим свои корни в идейном богатстве Просвещения. Иначе говоря, он определялся старым гражданским идеалом, к которому относится и открытость по отношению к новым группам, — идеалом, который оформился к концу XVIII века, а затем на протяжении, по меньшей мере, двух веков являлся основой нидерландского общества.

Нидерландцы старшего поколения росли, врастая в эту культуру; более молодые поколения в той или иной мере признают ее ценности и символы, но можно ли будет сказать то же самое об их детях и внуках через полвека — большой вопрос. Уже теперь большинство нидерландцев считают, что не «Вильгельмус», национальный гимн, наилучшим образом выражает «нидерландское жизненное чувство», а футбольный хит «Мы любим Оранских» популярного певца Андре Хазеса. На подходе скорее эксклюзивный идеал гражданства, в котором размежевание и исключение играют большую роль.

«Через полвека многие люди из прошлого будут одинокими, — писал в этой связи Кеес Фене. — Да примет Господь их души».

И все мы, старые и новые нидерландцы, остаемся наследниками этих душ, их мечтаний и устремлений, их лицемерия и их мужества, их глупости и их величия, их благочестия и их усердия, их стремления к божественному порядку и страха закончить жизнь, как горящая солома.

Эту страну, немалая часть которой лежит на несколько метров ниже уровня моря, мы унаследовали от них, и дальнейшее физическое существование приморских провинций отнюдь не является само собой разумеющимся. Нидерланды — это что-то вроде Бангладеш. Богатая, высокоразвитая, современная, искушенная в защите побережья Бангладеш, но в принципе не менее подверженная опасности страна. Рандстад относится к тем мировым городским агломерациям, которые первыми столкнутся с последствиями повышения уровня моря и усиления штормов. Еще более вероятно, что реки будут регулярно выходить из берегов. Эксперты в области строительства гидротехнических сооружений и защиты побережья уже давно учитывают такие перспективы. В грядущие десятилетия будут предприняты мощные усилия, построены новые гигантские гидротехнические сооружения, на укрепление дамб ежегодно будут потрачены миллиарды. Возможно, некоторые участки земли, которые невозможно будет удержать, придется вернуть морю. Но широкая общественность, похоже, еще не осознала эти проблемы.

От них мы унаследовали кальвинизм и подвергшийся влиянию кальвинизма католицизм, иудейскую традицию чтения и размышления и своеобразное голландское Просвещение, а в придачу к нему еще этот вечный морализм, черствость и склонность забывать о форме ради содержания, но также — в качестве другой стороны медали — изрядную дозу трезвости и привычку «говорить все начистоту». Мы унаследовали от старых Нидерландов невероятное упорство, любовь к порядку и устойчивость, которыми отличается нидерландская гражданская культура; они ей свойственны и сегодня за всеми лишь поверхностно заливающими их истериями и бурлениями. Это общество обладает столь многими очевидными преимуществами, что подавляющая часть иммигрантов и их детей, несмотря на все проблемы, сознательно хотели бы связать с ним свою жизнь.

По своей сути Нидерланды всегда оставались республикой. Например, обратите внимание на различия в поведении и антураже между главой Нидерландов и главой Франции во время государственного визита. На сцену ступают от Франции — торжественно вышагивающий под звуки труб президент монархии, а от Нидерландов — иногда рассылающая приветствия королева республики.

По-прежнему у нас высоко ценится равенство. От начальников ожидают, что они оправдывают свое положение высокой компетентностью, проводится очень много совещаний, а коллективные решения считаются лучшими. И обхождение государства с гражданами не происходит без подмигиваний. Кто прибывает в аэропорт Схипхол, может увидеть веселый фильм, в котором таможенная служба предупреждает о штрафах и конфискациях за попытку провезти предметы без оплаты необходимой пошлины. Девиз таков: «Мы не можем сделать так, чтобы вам было приятнее, но можем сделать проще». Конечно, все это театр. Нидерландцы ни в коем случае не анархисты. Несмотря на все свое ворчание, они — в отличие, скажем, от итальянцев и жителей Восточной Европы — доверяют своему государству и прежде всего любят порядок и покой.

Во властной политике нидерландцы действуют все еще как любители — большая их часть даже не в состоянии мыслить в категориях насилия. В своей внешней политике страна почти слепо следует за США, как будто «холодная война» еще в разгаре. По-прежнему в парламенте не ведется дискуссия о том, почему и как Нидерланды участвуют в иракской войне, как будто здесь наложено табу. Нидерланды поставляют дельных военных для миротворческих сил; в этом отношении они относятся к самым надежным членам НАТО, но великими бойцами, как, например, британцы, они точно не являются. И когда их солдаты принимают участие в боевых операциях, — а это случается чаще, чем хотелось бы думать широкой общественности, — об этом обычно не звонят в колокола. С другой стороны, именно отсутствие претензий на власть у их страны, сложность государственного устройства и, конечно же, их купеческие традиции в ходе истории сделали из нидерландцев прекрасных переговорщиков и посредников — качества, которые в сегодняшней Европе ценятся на вес золота.

И наконец, от наших предшественников мы унаследовали также осторожные формы использования власти и поддержания порядка, которые сложились в относительно закрытых городах и предполагают толерантность и терпеливое вынесение того, что, по сути дела, запрещено. В малых закрытых сообществах они исполняли свое назначение, но в наше время европеизации и глобализации нам нужно будет отказаться от них, хотя бы частично. Вместе с открытостью приходит известное ужесточение.

В то же время прямо перед нашей дверью разворачивается важнейший европейский модернизационный процесс со времен Наполеона. В его контексте, возможно, и некоторые другие качества из того же наследства снова окажутся востребованными. Я думаю сейчас о парадоксальных феноменах «силы через слабость» и «порядка через хаос», а также о способности их выносить. Республика уже ко времени вдовы Пеле была, по сути дела, неким товариществом по сооружению дамб в большом масштабе. Йохан Хёйзинга говорит в этой связи о слабой центральной власти, которая зависела от общих интересов городских олигархий. Биография первого по-настоящему нидерландского государственного деятеля Йохана ван Олденбарневелта в этом отношении все еще поучительна. Дипломатический подвиг, который совершил этот блестящий политик, объединив семь восставших провинций в одну Республику соединенных провинций; нереальность этой конструкции, которая тем не менее функционировала в течение двух веков; неповоротливая, если не парализующая разновидность федерализма, которая использовалась при контактах между провинциями и, однако, привела к золотому веку; невероятная раздробленность, которая вопреки всем ожиданиям принесла с собой определенное единство, — все это примеры «силы через слабость» и «порядка через хаос».