Пьер, или Двусмысленности - Герман Мелвилл

Как-то в один из дней, когда он отдыхал, вытянувшись на траве у скалы, прислонясь к ней спиной, пристально ее разглядывая да размышляя о том, как странно это, что в таком графстве, где столько семей живет с незапамятных времен, он стал первым, кто увидел и по достоинству оценил такое великое природное диво, Пьер случайно смахнул рукой несколько сухих плетей серого цепкого мха и под ним, к своему немалому изумлению, обнаружил грубо выбитые в камне полустертые инициалы «С. У.»[97]. Отныне он знал: пусть простой народ в округе и слыхом не слыхивал об этой скале, но все ж он не был тем первым, кто открыл для себя этот изумительный вид опасно нависшей скалы, – нет, в давние, давние времена, в другую эпоху некто уже побывал у этого камня, и его чудесные особенности он оценил весьма высоко, о чем говорили тщательно выбитые в камне инициалы, выбитые тем, кто давно перешел в мир иной, кто, будь он жив и теперь, мог быть так же стар, как самый почтенный вековой дуб. Но кто – кто, во имя Мафусаилова древа[98], – кто мог быть этот «С.У.»? Пьер долго ломал голову, но у него так и не возникло никакой догадки, ибо инициалы по своей древности, похоже, относились к доколумбовой эпохе. Наконец ему представился случай поведать о таинственных инициалах седовласому пожилому джентльмену, своему родственнику из города, который в конце своего долгого и богатого на события, но несчастливого жизненного пути обрел великое утешение в Ветхом Завете и продолжал его изучать с восторгом, что лишь возрастал; и этот седовласый пожилой родственник, когда исследовал все особенности скалы – ее массу, высоту, точный угол ее опасного наклона, и прочее, – тогда, после длительных размышлений, после нескольких протяжных глубоких вздохов, многозначительных взглядов убеленного сединами старца да чтения некоторых стихов из Экклезиаста, после всех утомительных приготовлений, этот седовласый пожилой джентльмен, который никогда не спешил, положил свою дрожащую длань на сильное плечо молодого Пьера и медленно прошептал: «Мальчик, то был Соломон Умудренный». Пьер не мог сдержать веселого хохота, услышав такие слова; будучи необыкновенно позабавлен тем, что в его глазах было крайне чудаковатой и прихотливою игрой воображения, кою он отнес на счет известной всему свету слепой любви, что питал к своему коньку почтенный родич, про которого судачили, что он однажды защищал такое мнение: ветхозаветный Офир, дескать, находился где-то на нашем северном побережье, – поэтому не стоило удивляться, что пожилой джентльмен вообразил, будто царь Соломон мог предпринять путешествие через океаны – словно какой-нибудь суперкарго[99], моряк-любитель, – на золоченом корабле из Тира или Сидона и обнаружил Скалу Мемнона, когда бродил по лесу, вооруженный луком и колчаном стрел для охоты на куропаток.

Но веселье никак нельзя было назвать обычным душевным состоянием Пьера, когда он в своих мыслях вдруг натыкался на эту скалу, и еще менее веселился он, когда сиживал в лесной глуши да внимал полному многозначительности, глубокому молчанию, что царило вокруг, да созерцал невиданный грозный, нависающий над ним скальный массив. У него часто проскальзывала тщеславная мысль, что наилучшим надгробием, какое он только мог себе пожелать, стала бы эта внушительная громада, которая в иную пору, когда нежный ветерок гулял в кронах окрестных дерев, казалось, издавала печальные и горестные стоны, будто оплакивала какого-то прекрасного юношу, что безвременно погиб в незапамятные времена.

Не одно только восхищение всей округи вызвала бы та скала, но с тем же успехом она могла бы вселить ужас в каждое сердце. Временами, когда Пьер проникался мистическим чувством, рассматривая сей непостижимо загадочный скальный массив, он называл его Скалою Ужаса. Мало бы нашлось храбрецов, что даже ради солидного вознаграждения рискнули взобраться на эту головокружительную высоту да потом спуститься вниз с полуразрушенной твердыни. Казалось, вырони на нее из клюва пролетающая птица крохотное семечко, и скала тут же рухнет всей массой, повалив при этом несколько лесных великанов, что росли вблизи нее.

Пьеру очень полюбилась эта скала; он частенько взбирался на нее, вставляя длинные шесты в расселины, и таким образом полз вверх и добирался туда, где были маленькие выемки, куда можно поставить ногу, или же взбирался по ветвям соседних деревьев и затем спускался вниз на выпуклую, как лоб, вершину с помощью гибких ветвей. Но никогда не был он столь бесстрашен – или, вернее, столь безрассудно глуп, быть может, – чтобы начать подъем на скалу с земли по обманчиво удобному высокому краю, ибо тогда возникла бы реальная угроза, что Скала Ужаса рухнет навеки.

V

В тот день Пьер подошел к скале медленным шагом, словно по воле какого-то своего фаталистического порыва, и, устремив на сей исполинский камень решительный взгляд, он бросился на прошлогодние палые листья и прополз на то опасное место, над коим скала нависала всем своим весом. Он не промолвил ни слова – его обуревали чувства, невыразимые словами. Но мало-помалу они стали уступать место все более ясным мыслям, пока наконец до угрожающей и зловещей Скалы Ужаса не донеслись отчетливо слова Пьера:

– Если несказанные страдания когда-нибудь вышибут меня из седла, словно зеленого юнца; если они, когда я дам нерушимое обещание следовать добродетели и правде, сделают меня дрожащим, недоверчивым рабом; если жизнь возложит на меня бремя, которое я буду не в силах нести, не выказывая постыдного раздражения; если все наши поступки и впрямь предопределены свыше, а мы сами – русские крепостные под властью рока; если незримые дьяволы хихикают над нами в то время, когда мы ведем благородную борьбу; если жизнь на самом-то деле не более чем обманчивый сон, а добродетель и все благословения столь же бессмысленны и конечны, как полночное пьяное веселье; если родная мать пожертвует мной во имя долга; и если сам долг не более чем иллюзия, а любые человеческие поступки допустимы и безнаказанны, – тогда ты, о Молчаливая Скала, раздави меня! Годы ты ждала; и если мир таков, не жди более, ибо что можно сокрушить вернее всего, как не того, кто лежит здесь, обращаясь к тебе с мольбой?

Легкокрылая птица, разливаясь песней, слетела вниз на неподвижную и стоящую с вековой несокрушимостью Скалу Ужаса и жизнерадостно чирикнула, словно обращаясь к Пьеру. Ветви деревьев склонились, затрепетали под порывами внезапного налетевшего теплого ветра; и Пьер медленно выбрался ползком из-под каменной громады, и поднялся на ноги, и принял высокомерный вид, словно никому ничего не должен, да и пустился снова в свой безотрадный путь.

VI

В дни ранней юности, будучи во власти воспламеняющего мечты, раздумчивого настроения, Пьер нарек удивительную скалу древним, некогда гремевшим именем Мемнона, поступивши так потому, что вспомнил о некоем диве с египетских берегов, про которое толковали наперебой все, кто странствовал по Востоку. И когда в те невозвратные времена посетила его мимолетная мысль пожелать, чтоб на его могилу водрузили эту самую скалу, как гробовой камень, когда настанет ему срок отойти в мир иной, в те поры он просто уступил одному из бесчисленных прихотливых решений, что обладают привкусом мечтательной, безвредной меланхолии и столь часто приходят на ум всем поэтическим юношам. Но гораздо позднее, оказавшись в жизненных обстоятельствах, бесконечно далеких от тех, в коих он находился, живя в Седельных Лугах, Пьер вспомнил и о скале, и о своих молодых о ней размышлениях и вслед за тем – о том акте отчаяния, когда он умолял скалу раздавить его; и лишь теперь он осознал огромную важность произошедшего, а былое невольное движение его сердца, молодого в ту пору, ныне показалось ему пророческим и аллегорически подтвержденным грядущими событиями.