Альковные секреты шеф-поваров - Ирвин Уэлш

— Ну и как, понравилось? Хочешь еще?

— А есть?— отвечает она.

Я осведомляюсь, когда она заканчивает смену, и начинаю ждать, потягивая пивко. Наконец она выходит, надевает пальто, и мы отправляемся ко мне домой.

Барменша, конечно, не виновата в моих проблемах. Но какого черта! Все мы грешники. Иногда бывает нужен козел отпущения.

Как только мы заходим в квартиру, я чувствую, что больше всего на свете хотел бы оказаться в другом месте. И в другой компании. Однако на щеках у барменши уже играет румянец. Видно, она из тех скромниц, которым предварительные ласки не нужны — вставляй и поехали. Все равно что трахать Левиафана: гребаная битва, все против всех, упражнение на выносливость. В конце концов она кончает — ура! Я с облегчением следую ее примеру. Эмоции по нулям, не считая слегка потешенного самолюбия.

Дрянной секс, что и говорить. И все же лучше, чем давеча с Шеннон.

Шеннон…

В тот вечер я, честно говоря, с гораздо большим удовольствием поиграл бы с ней в лото. Или телевизор посмотрел… Почему так происходит? Наверное, друзья нужны больше, чем постельные партнеры.

Кей…

Вот с кем мы танцевали так танцевали!

Глядя на лежащую подо мной девушку, я думаю, что никогда бы не стал ее другом. Когда она кончала, ее повизгивания были похожи на издевательский смех: такие же пустые и никчемные, как моя жизнь.

Я совершенно не помню ее имени. Мало того, даже не помню, удосужился ли спросить, как ее зовут.

Скорее всего не удосужился.

Вылупилась еще одна партия цыплят. Несмотря на повторяющиеся ночные припадки, Кибби каждое утро упрямо вставал пораньше и отрабатывал смену на «Харвест Мун». Вопрос женитьбы он отодвинул на потом; более того, прекратил всякое общение с Маффи и остальными женщинами — к немалой своей гордости. Сезон был напряженным: приходилось выхаживать цыплят, убирать урожай, ремонтировать заборы. В этом и была истинная цель игры «Харвест Мун» — приучать к тяжелому созидательному труду. А не служить пособием по мастурбации. Кибби выдвинул ящик и посмотрел на самодельный календарь: ни одной черной пометки за вчерашний день!

Утро выдалось ясным и ветреным. Он выбрался на улицу и медленно повлекся вверх по Клермистонскому подъему. Ноги двигались кое-как, заложенный нос едва пропускал воздух в свалявшиеся легкие. Физическая нагрузка, однако, пошла Кибби на пользу: кислород его опьянил. Настроение слегка поднялось, хотя челюсть почему-то чертовски болела.

День прибавлялся: всего семь сорок шесть, а солнце уже отлепилось от горизонта. Небо к зениту меняло цвет с голубого на желтоватый, словно огромный вогнутый кровоподтек, к которому пристали ватные комочки кучевых облаков.

Кибби стоял на вершине холма, восторженно озираясь: душевный подъем затмил телесную немощь. С одной стороны виднелось холодное серебро залива, отделяющего город от округа Файф; с другой — горбились вершины Пентландс, все еще припорошенные снегом. Кибби вдохнул полной грудью.

Я не должен думать о Шеннон, или о Люси, или о Маффи… Маффи вообще не человек, а виртуальный персонаж. Я сильнее этих соблазнов, меня не сломать! Сегодня тоже не будет черных пометок!

Довольный своей твердостью, он направился вниз, позволяя инерции увлечь себя — прямиком к зданию хирургической клиники у подножия холма.

Созерцая стоящие перед ним напитки — кружку «Ловенбрау», двойной «Джек Дэниэлс» и стакан «пепси-колы»,— Скиннер с гордостью думал, что в кои-то веки пришел в бар раньше Роба Макензи. Разрыв, однако, оказался небольшим: распахнулась дверь, и на пороге возник Малютка Роб. Обычно он первым делом заказывал выпивку, а потом уже подходил здороваться, но сегодня что-то было неладно — Роб направился прямиком к Скиннеру.

— Все, допрыгался,— произнес он бесцветным тоном.

— Ты о чем?— Скиннер почувствовал, как под сердцем изгибается нехорошая железка.

Допрыгался? Что он имеет в виду? Почему?

— Медицина, бля… Пошел к врачу насчет болей.— Макензи погладил правый бок, и Скиннер смутно припомнил, что Малютка в последние дни действительно жаловался на какие-то боли.— Док меня посмотрел и говорит: еще раз выпьешь — хана.

— Э, да что они понимают!— фыркнул Скиннер, поднимая стакан и заглядывая искательно другу в глаза.

Макензи покачал головой.

— Нет, все кончено. Допрыгался,— повторил он с неумолимой серьезностью священника, завершающего панихиду.

Минуту они молча смотрели друг на друга.

Обалдеть! Что это за дрянь у него в глазах? Страх? Ненависть?

Растерявшись, Скиннер ляпнул жалкую глупость, о которой тут же пожалел:

— Ну… хоть «пепси» выпей.

Друг посмотрел на него пристально, чуть ли не презрительно — а может, запутавшемуся в собственной жизни Скиннеру это только показалось.

— Ладно, бывай здоров.— Макензи развернулся и не оглядываясь покинул бар.

— Ты звони, не пропадай!— крикнул Скиннер вдогонку, но Малютка Роб лишь буркнул и махнул рукой.

Скиннер, конечно, знал, что Макензи не позвонит. Какой смысл? Субботние агрессивные вылазки их в последнее время уже не привлекали, а кроме футбольных дел, оставалось лишь одно — за девять долгих лет взрослой дружбы Скиннер не помнил ни одного дня, чтобы перед ними не стояла выпивка, или не тянулись дорожки кокаина, или не лежали колеса.

Может, Малютке Робу перейти сугубо на наркоту? Смена образа жизни!

Скиннер подумал о тяжелой мясистой комплекции друга и для контраста потрогал свою кожу — тонкую, бледную, как у девушки. Он постоянно задавался вопросом: был ли его отец алкоголиком? Наверняка. Все повара — выпивохи, как верно заметил де Фретэ. Взять хотя бы старого Сэнди. Правда, у того была уважительная причина: запьешь тут, когда яйца по всему Нью-тауну разметало! Интересно, подумал Скиннер, поддает ли америкашка Грег Томлин?

Вот бы нажраться с собственным отцом! Представляю! Турнир супертяжеловесов. Макензи просим не беспокоиться…

Да, кто бы мог подумать: старина Роб сломался по здоровью!

Отпив полкружки и ахнув двойной «Джек Дэниэлс» с «пепси-колой», Скиннер откинулся на спинку стула и начал смеяться — сначала тихонько, потом все громче и громче, судорожно притоптывая ногой, не в силах остановиться. Остальные посетители наблюдали за его конвульсиями с растущим беспокойством, но ему было плевать.

Вынырнув из бирюзовых вод бассейна, Кэролайн убрала с лица мокрые волосы. Оглядев знакомый белый интерьер, она подумала, что все осталось как в те дни, когда отец водил ее сюда на тренировки: на стене царило большое электронное табло, под ним пустовали оранжевые сиденья — трибуна для зрителей. Даже смежный бассейн для прыжков в воду никуда не делся.