Арестант - Андрей Константинов

А Наумов с Семеновым к консенсусу все-таки пришли. После длительных маневров, после взаимного зондажа, недомолвок и ухищрений — пришли.

— Ну что ж, Николай Иваныч, — подвел итог Семенов, — договорились. Вы займетесь журналистом. Питер — ваша епархия, вам и карты в руки. А поиск мадам Гончаровой-Даллет я беру на себя. Некоторый опыт в такого рода делах у меня и моих людей есть.

— Верю, — кивнул головой Наумов. Семенов положительно ему нравился. Своей спокойной уверенностью, умением слушать, быстро анализировать и вычленять суть. Профессионал. Бесспорно — профессионал.

— Ну вот и хорошо, — отозвался полковник. — Вы убеждены, что сумеете обеспечить контроль за Серегиным пока… (он на секунду замялся)…пока ваши люди не подготовят его изоляцию?

— Да, убежден. Они справятся. А вы, Роман Константинович, уверены, что сумеете обнаружить Гончарову?

— Уверен, — ответил полковник. И солгал. Как профессионал, он отлично знал, насколько сложны поиски человека, который не хочет, чтобы его нашли. Тем более за границей. — Уверен. Все упирается только в фактор времени и расходы.

— О расходах не думайте. А вот время… времени лишнего нет.

Попрощались почти по-дружески. Союз был заключен. И этот союз — финансиста и спеца по тайным операциям — должен был дать положительный результат.

На двери дома, где жил первый замначальника ГУВД, стоял домофон. Явно новенький, импортный. На свежепокрашенной светло-коричневой краской филенке кто-то уже нацарапал гвоздем: «Нинка из квартиры 17 всем дает». Чайковский набрал номер квартиры полковника Тихорецкого. Домофон мигнул желтым глазом, запиликал. Через несколько секунд слегка искаженный динамиком голос Тихорецкого спросил: Кто там? Чайковский назвался. Замок на двери щелкнул, вспыхнул зеленый огонек.

В подъезде нового дома было чисто и даже висели на стене цветочки в ярких пластиковых горшках. В чистом, неиспохабленном надписями лифте висело целое, без отбитых краев и царапин, зеркало. В этом подъезде жили чиновники и новые русские. Во всяком случае так предположил Чайковский. Еще он предположил, что менты (кроме первого зама ГУВД) здесь не живут — в противном случае Тихорецкий назначил бы встречу в другом месте. Навряд ли полковник хочет афишировать их внеслужебные контакты. Лифт фирмы «Отис» поднял майора на шестой этаж. Стальная дверь квартиры Тихорецкого располагалась как раз напротив квартиры N 17, где жила Нинка. Везет же полковнику, — усмехнулся Чайковский.

Негромко лязгнул стальной засов, и дверь распахнулась.

— Заходи, Виктор, заходи, — сказал Тихорецкий. Первый заместитель начальника ГУВД был одет в спортивный костюм «Адидас». Он пропустил старшего оперуполномоченного в прихожую, повернул рычаг паука — четыре стальных стержня зафиксировали дверь в четырех точках. Такую хрен выломаешь. Полковник протянул гостю крепкую руку.

— Раздевайся, разувайся. Тапочки слева — выбирай.

Прихожая была просторной, отделанной под красное дерево. Вообще квартирка первого зама производила впечатление. На жилье бедного и честного милиционера не очень похоже. Чайковский вспомнил супругу полковника — очень симпатичную сероглазую шатенку — и крайне неприятное происшествие с ней. Года два назад Анастасию Михайловну пытались убить. Напал на нее, кстати, офицер милиции, капитан Сашка Зверев… Чайковский его неплохо знал. Сейчас Зверев кантуется в Нижнем Тагиле.

История, впрочем, темная… о ней в ментовской среде разные слухи ходят.

— Проходи, Виктор, в кухню. Супруга, понимаешь ли, в гости к подруге ускакала. Так что мы с тобой без помех посидим. Жрать будешь?

Полковник врал — он давно уже развелся с женой, но не любил это афишировать.

— Спасибо, перекусил, — ответил Чайковский, тяжело опускаясь на табуретку. С того момента, как он ел последний раз, прошло более восьми часов. Вечером тоже поесть не удалось — проводили рейд на правобережном рынке. Короче, Чайковский уже ощущал голод.

— Ну, тады под легкую закусочку, — сказал полковник, открывая дверь огромного, литров на пятьсот, холодильника. Он поставил на стол красиво нарезанную твердокопченую колбасу, сыр, баночку красной икры, банку с маринованными грибочками. Потом литровую бутылку «Посольской», несколько баночек пива «Синебрюхов», стопки и высокие бокалы.

— Вот так, — удовлетворенно произнес полковник и почесал голую волосатую грудь в распахе шикарного адидасовского костюма. От вида и запаха пищи есть захотелось еще сильнее. Чайковский подумал, что зря отказался от чего-то более основательного, чем грибочки…

— Вот так, — повторил полковник и налил водку в пузатенькие стопки. — Ну давай, Виктор. Чтоб, как говорится, мы были толстенькие, а наши враги пусть сдохнут.

Звякнуло стекло. Выпили. Чайковский подцепил вилкой грибок, а Тихорецкий стал намазывать икру на булку. Татьяна Миткова рассказывала с экрана маленькой «соньки» о нарастании напряженности в Чечне.

— Ну, как успехи по службе, Витя? — спросил полковник почти отеческим тоном. Вопрос был формальным, явно никак не относящимся к тому делу, ради которого он пригласил к себе майора.

— Нормально, Пал Сергеевич, — пожал плечами Чайковский.

— Петренко не зажимает?

— А чего меня зажимать?

— Ну-ну… а то ведь я всегда могу Александра Николаевича поправить. Ежели щемить начнет… По второй?

— Можно.

Снова выпили. Теперь на экране разглагольствовал бывший советский генерал Джохар Дудаев. Он что-то говорил о готовности независимой Ичкерии дать отпор имперским устремлениям России.

— Прольется скоро кровушка, — сказал майор.

— Что? — спросил полковник невнятно. Он жевал бутерброд с салями, слегка чавкал и причмокивал блестящими губами.

— Да вот, — мотнул Чайковский головой в сторону экрана, на котором что-то скандировали седобородые аксакалы в папахах.

— А-а; это… Ерунда! Мы этих черножопых мигом раком поставим.

— Конечно, — согласился опер. Иронии в его голосе полковник не уловил — он открывал банку с пивом. Пиво потекло в бокал, поднимая белоснежную шапку пены.

— Это все херня, Витек… Ты мне лучше скажи: тебе фамилия Серегин знакома?

— Вы имеете в виду руоповского опера, которого во Всеволожске цыгане порезали?

— Нет, Виктор. Я имею в виду писарчука одного из нашей городской «молодежки». Есть там некто Андрей Серегин. Он же — Обнорский.

— А-а, читал пару раз его материалы.

— И что думаешь? — спросил полковник и отхлебнул пива. На верхней губе осела полоска белой пены. Тихорецкий стер ее ладонью левой руки.

— Вроде ничего. Толково.

— Толково, значит? Обсирает он нас всех толково.

«Вот и обозначилась фигура», — подумал майор. — «Только от меня-то что надобно?» Он промолчал, ожидая продолжения.