Тайны четырех океанов - Влад Виленов

Итак, контр-адмирал Бурачек отдал приказ о соединенном следовании «Русалки» и «Тучи». Но что значит «идти соединенно»? Согласно тогдашнему морскому уставу, это значило следовать на такой дистанции друг от друга, чтобы в самый густой туман мог быть услышан с соседнего корабля сигнал, сыгранный на сигнальном рожке. Это незыблемое правило существовало еще со времен парусного флота, и никто его не отменял. На практике такая дистанция, как правило, не превышала 2–3 кабельтов.

Как же происходило «соединенное следование» «Русалки» и «Тучи»?

Итак, первой из Ревельской гавани в 8.30 вышла «Туча». Канонерская лодка имела ход в 6 узлов. Спустя 10 минут (т. е. в 8.40) дала ход и «Русалка». Ее скорость в это время не превышала двух узлов.

На броненосце еще продолжали уборку якоря. Иениш явно не торопился!

Вскоре из-за разности в скорости дистанция между «Тучей» и «Русалкой» увеличилась до полутора миль. В 9 утра, воспользовавшись попутным ветром, «Туча» поставила паруса и сразу увеличила ход до 8 узлов.

Погода меж тем все ухудшалась.

Разумеется, командир «Тучи», далеко не первый год служивший в Учебно-артиллерийском отряде, прекрасно знал, что при большой волне на «Русалке» из-за низких бортов вынуждены задраивать световые люки и вентиляционные трубы, при этом очень тяжело становится поддерживать нужное давление пара в котлах. В силу своих конструктивных особенностей «Русалка» при попутной волне всегда сильно рыскала, что требовало постоянной перекладки руля, а это, в свою очередь, еще более замедляло ход. Однако, зная все это, Лушков не сделал никаких попыток подождать все более отстающий броненосец, чтобы следовать вместе соединенно. Впоследствии Лушков заявлял, что шел впереди «Русалки» не более чем на 3 мили.

— Я не предпринимал ничего для сближения с «Русалкой» только из-за того, что все время ждал сигнала от Иениша, как старшего по рангу! — говорил Лушков в свое оправдание.

Возможно, на мостике «Русалки» в это время находился не Иениш, а Протопопов, который, в силу своего служебного положения старшего офицера не мог отдать приказание командиру «Тучи», к тому же вполне возможно, что он вообще не был посвящен в тонкости командирских соглашений.

К 9 утра ветер достиг силы 9 баллов. Но барометр продолжал падать, а это значило, что надо ожидать еще худшего. К 11 утра корабли прошли Ревельштейнский плавучий маяк. К этому времени дистанция между «Тучей» и «Русалкой» составляла уже более 4 миль. Согласно показаниям маячников, «Русалка» прошла мимо них спустя полчаса после «Тучи». Лушков, по его словам, в этот момент несколько снизил ход, так как в начавшемся тумане он уже почти не мог разглядеть идущий позади броненосец. К 11 часам 40 минутам туман усилился настолько, что «Русалка» совсем скрылась из вида. От Ревельштейнского маяка «Тучу» на тот момент отделяло уже около 10 миль. Лушков в последний раз различил в белесой пелене слабые контуры броненосца и всё. После исчезновения из видимости броненосца Лушков вновь несколько увеличил ход, опасаясь, что идущая следом «Русалка» может его таранить. Впоследствии, оправдывая свои действия, Лушков писал в газете «Новое время»: «По мере приближения к Ревельштейнскому маяку ветер и волнение моря усиливались с каждой минутою; около 10 часов 30 минут мы встретили транспорт „Артельщик“. Командир его, капитан 2-го ранга Мельницкий, незадолго перед нашим уходом вышедший в море, предпочел из-за свежести ветра вернуться в Ревель. Сигнал о возвращении, который должен был последовать с броненосца „Русалка“, ожидал и я, а потому у меня внимательно следили за всеми ее движениями. Конечно, трудно было лодке „Туча“ идти назад против ветра и волнения, но до Ревельштейнского маяка, в случае приказания, я мог еще смело попытаться сделать это. Ревельштейнский маяк я прошел около 11 часов и, видя, что броненосец „Русалка“, обогнув его, намного отстал от меня, приказал уменьшить ход, так как из-за наступившей пасмурности сигналов, если они и делались в это время, нельзя было разобрать.

В 12 часов, ровно в полдень, пошел частый, но мелкий дождь. Сразу наступила мгла, которая как пеленой закрыла броненосец, и с тех пор никто его больше не видел… Предоставленный самому себе, я не думал больше о возвращении; при усилившемся ветре (8 баллов) и волнении машина лодки „Туча“ не могла бы уже выгрести, да и лодка подвергалась опасности быть залитой. Уменьшить ход и ждать броненосец „Русалка“ оказалось также рискованным: с уменьшением хода попутное волнение начало бить в корму, и я легко мог потерять руль… „Туча“ взлетала на вершину волны, нос или корма ее по очереди поднимались кверху, а потом летели в пропасть. Одним словом, было такое состояние моря, при котором ни один командир, если у него часть команды упадет за борт, не подумает спасать ее, чтобы не увеличивать число и так уже погибших людей. Чувствуя себя совершенно бессильным при подобных условиях быть чем-нибудь полезным для броненосца „Русалка“, я решил дать полный ход машине и все внимание обратил исключительно на сохранение вверенной мне лодки и ста человек команды…»

В 12.40 «Туча» прошла Эрансгрундский плавучий маяк. В 13.50 Лушков прошел мимо маяка Грохара. А в 15.00 канонерская лодка уже бросила якорь на рейде Гельсингфорса.

Оценивая действия командира «Тучи» во время перехода, контр-адмирал Скрыдлов впоследствии заявил:

«Капитан 2-го ранга Лушков утверждает, что из-за штормовой погоды он не мог бы оказать помощи „Русалке“ в случае какой-либо аварии. Я нахожу такой взгляд совершенно неосновательным и в устах командира военного судна чрезвычайно опасным. Неосновательным потому, что я не признаю в данном случае таких обстоятельств, которые устраняли бы всякую надежду хотя бы подобрать из воды погибавших людей. Но если бы даже „Туча“ не имела возможности оказать прямую помощь, то капитан Лушков, присутствуя при ее гибели, избавил бы флот и все общество от чувства мучительной неизвестности о причинах этого ужасного случая… При другом образе действий капитана Лушкова все сомнения были бы рассеяны, они уступили бы место чувству сожаления о жертвах неизбежной в морской службе катастрофы. Капитан Лушков объяснил бы нам если не действительную, то возможную причину гибели „Русалки“ или, по крайней мере, указал бы место ее гибели».

Прибыв в Гельсингфорс, Лушков отправил в Ревель телеграмму контр-адмиралу Бурачеку о своем благополучном прибытии. О «Русалке» Лушков не упомянул в ней ни словом. Почему? Непонятно. Здесь дело даже не в том, захотел или не захотел Лушков упомянуть в своем донесении о корабле, совершавшем вместе с ним переход. Согласно соответствующей статье Военно-морского устава, он был просто обязан доложить обо всех обстоятельствах «соединенного плавания» двух кораблей. Однако командир «Тучи» ничего подобного не сделал. Не явившись, как это положено, в день прибытия к командиру Гельсингфорского порта, Лушков только на следующий день отправил в штаб порта посыльного со строевым рапортом о своем приходе, но и в нем ни единым словом не упомянул о «Русалке». Почему Лушков не отправился с докладом лично, тоже понятно. Дело, видимо, в том, что в это время командир порта капитан 1-го ранга Вишняков находился по служебным делам в Петербурге, а его замещал лейтенант Лебедев. Идти же с докладом к лейтенанту, будучи в чине капитана 2-го ранга, Лушков посчитал, скорее всего, ниже своего достоинства, а потому и ограничился всего лишь запиской. При этом командир «Тучи» нарушил не только букву устава. Доложись он об отсутствии «Русалки» гельсингфорскому начальству, оно могло бы немедленно организовать поиск пропавшего корабля.