Это как день посреди ночи - Ясмина Хадра

– Может, тебе помочь?

– Да нет, я и сам справлюсь.

– Тогда давай выползай из своей дыры… Вечером приглашаю тебя на ужин.

Отклонить его предложение я не успел – Фабрис повесил трубку.

В семь часов за мной зашел Симон. Настроение у него было хуже некуда.

– Представляешь? Я пахал как проклятый, вложил в это дело прорву денег, и все напрасно. Надо же было так лопухнуться! Меня одурачили, как самого последнего олуха. В теории по всем фронтам планировалось получить прибыль, но, когда товар доставили, мне из собственного кармана пришлось оплатить разницу. Не понимаю, как я свалял такого дурака.

– Это торговля, Симон.

Жан-Кристоф ждал нас на улице, в двух кварталах от моего дома. Он приоделся, побрился и зачесал назад волосы, густо намазав их бриолином. С огромным букетом цветов в руках он походил на героя-любовника.

– Ты ставишь нас в неловкое положение, – упрекнул его Симон. – Как мы с Жонасом будем выглядеть, когда явимся с пустыми руками?

– Это для Эмили, – признался Жан-Кристоф.

– Она тоже будет? – огорченно воскликнул я.

– Еще бы! – ответил Симон. – Наши голубки не отходят друг от друга ни на шаг… Принимая это в расчет, я не очень хорошо понимаю, зачем ты, Крис, несешь ей цветы. Эта девушка принадлежит другому. И так уж получилось, что это не кто иной, как Фабрис.

– В любви каждый шанс достоин похвалы.

Симон нахмурился, шокированный словами Жан-Кристофа.

– Ты это серьезно?

Жан-Кристоф запрокинул голову и захохотал с таким видом, будто совершал отвлекающий маневр.

– Нет, конечно. Какой же ты кретин! Я пошутил.

– В таком случае должен сказать тебе, что это не смешно, – парировал Симон, упорно отстаивая свои принципы.

Стол мадам Скамарони накрыла на веранде. Она же открыла нам дверь. Фабрис со своей дульцинеей отдыхали в плетеных ивовых креслах в саду, наслаждаясь тенью виноградных лоз. В цыганском платье незамысловатого покроя Эмили выглядела сногсшибательно. С обнаженными плечами и распущенными волосами, спадавшими на спину, она была просто прелесть. От мыслей о ней мне стало стыдно, и я тут же выбросил их из головы.

Кадык Жан-Кристофа перекатывался под кожей, будто детская игрушка йо-йо; его галстук был готов в любой момент развязаться. Не зная, куда девать букет, он вручил его мадам Скамарони:

– Это вам, мадам.

– Ах! Спасибо, Крис. Ты просто чудо.

– Мы скинулись, – соврал Симон, испытывая в душе приступ ревности.

– Неправда! – стал защищаться Жан-Кристоф.

Все расхохотались.

Фабрис захлопнул рукопись, которую перед этим наверняка читал Эмили, и направился к нам, чтобы поприветствовать. Он заключил меня в объятия и прижал к себе, пожалуй чуть сильнее, чем других. Через его плечо я увидел, что Эмили пытается перехватить мой взгляд. В ушах вновь зазвучал голос мадам Казнав: «Эмили не девочка. Она подвержена перепадам настроения и может влюбиться в первого попавшегося весельчака, и я не хочу, чтобы этим весельчаком стали вы». Жуткое замешательство, ошеломившее меня больше, чем когда-либо, не позволило услышать, что прошептал мне на ушко Фабрис.

Весь вечер, пока Симон веселил всех своими корявыми шутками, я без конца отступал под неустанным натиском Эмили. Нет, рука девушки больше не пыталась прикоснуться ко мне под столом, и слов никаких она мне тоже не говорила, а просто сидела напротив, заслоняя собой весь остальной мир.

Она казалась совершенно спокойной, делала вид, что с интересом слушает байки сидевших за столом, но смех ее был какой-то неестественный. Она хохотала лишь для проформы, чисто из вежливости. Я видел, что она беспокойно ерзает, нервно и немного рассеянно теребит платье, будто перепуганная школьница, ожидающая, когда ее позовут к доске. Порой во время очередного раската хохота она поднимала глаза, чтобы посмотреть, веселюсь ли и я так же, как остальные. К гоготу друзей я прислушивался лишь вполуха и, подобно ей, смеялся тоже для видимости. Как и Эмили, мысленно я был далеко-далеко, и все происходящее меня здорово напрягало. Мне совсем не нравились мысли, проносившиеся в голове и расцветавшие пышным, ядовитым цветом… Я пообещал; я поклялся. Угрызения совести самым странным образом хватали за горло, но задушить не могли. Испытывая в душе какое-то извращенное удовольствие, я поддался соблазну. Какая муха меня укусила? Почему клятва вдруг потеряла в моих глазах всякое значение? Я пытался собраться и сосредоточиться на россказнях Симона, но все было напрасно. Вычленив несколько фраз и пару раз хохотнув, я тут же терял нить разговора и вновь чувствовал устремленный на меня взгляд Эмили. От звуков ночи и хохота на веранде меня ограждала поистине звездная тишина, я будто висел в бесконечном пространстве, где единственным ориентиром оставались глаза Эмили. Долго так продолжаться не могло. Я жульничал, предавал и пропитывался гнильем до мозга костей, до самых корней волос. Нужно было как можно скорее встать из-за стола, я боялся, как бы Фабрис что-то не заподозрил. Я этого не вынесу. Точно так же, как взгляд Эмили. Каждый раз, обращаясь ко мне, он отнимал частичку моего естества – так от ударов маятника, отсчитывающего неумолимый бег времени, рушатся крепостные стены. У меня больше не было сил.

Воспользовавшись мгновением, когда на меня никто не обращал внимания, я пошел в гостиную, позвонил Жермене и попросил ее мне перезвонить. Что она не замедлила сделать через десять минут.

– Кто это? – спросил меня Симон, заинтригованный выражением моего лица, когда я вернулся на веранду.

– Жермена… Дяде плохо.

– Если хочешь, я могу тебя отвезти, – предложил Фабрис.

– Не стоит.

– Если что-нибудь серьезное, дай знать.

Я кивнул и ушел.

Лето в тот год выдалось знойное, и урожай винограда побил все рекорды. В самом разгаре были балы. Днем все устремлялись на пляж, а вечером сотнями зажигали китайские фонарики, составляли из них гирлянды и веселились до упаду. Сменяли друг друга под навесами оркестры, и мы танцевали до тех пор, пока не начинали отваливаться ноги. Свадьбы чередовались с днями рождения, муниципальные праздники – с помолвками. Жители Рио-Саладо были способны устроить пиршество вокруг обыкновенного мангала, а из танцев под граммофон сотворить настоящий королевский балет.

Ходить на эти праздники я не любил. Оставался там недолго – приходил всегда последним и уходил так быстро, что меня никто даже не успевал заметить. По правде говоря, в такие моменты каждому не возбранялось приглашать кого угодно, наша компания частенько выходила на площадку для танцев, и я боялся неосторожным словом или жестом испортить Эмилии с Фабрисом медленный фокстрот. Они были так прекрасны, хотя было очевидно, что счастье их прихрамывает. Глаза еще могут лгать, но вот взгляд – нет. Взор Эмилии терял скорость и остроту. Стоило мне оказаться рядом, как он тут же посылал мне сигнал бедствия. И напрасно я отворачивался, его ударные волны все равно настигали меня и брали в плен. «Почему именно я?» – неистово орал я, обращаясь к самому себе. Почему она вот так, на расстоянии, дразнит меня, не говоря ни слова? Эмили явно двигалась не по тому пути, на этот счет не было никаких сомнений. Все ее естество говорило об ошибке. Ее красота могла сравниться разве что с болью, прячущейся за блеском глаз и сострадательной улыбкой. Да, она ее не показывала, что правда, то правда; под руку с Фабрисом ей очень хотелось выглядеть радостной и счастливой, но получалось у нее это неискренне. Когда вечером они садились на дюну и Фабрис показывал ей на небо, Эмили не видела там звезд… Я дважды встречал их поздно ночью на пляже; они сидели, прижавшись друг к другу, едва различимые в темноте. И хотя видеть их лица в тот момент не представлялось возможным, я был убежден, что когда один сжимал в объятиях другого сильнее обычного, тот отстранялся…