Сейчас вылетит птичка! - Курт Воннегут

Шесть часов спустя Генри все еще шел. К тому времени он добрался до окраины города. Наступил рассвет. Генри сотворил любопытные вещи со своим вечерним нарядом: выбросил черный галстук, запонки и пуговицы. Закатал рукава сорочки и сорвал с себя накрахмаленную манишку, чтобы сорочка смотрелась как обычная рубашка, расстегнутая у горла. Некогда блестящие черные туфли приобрели цвет городской грязи.

Выглядел Генри как молодой бомж, которым и решил стать. В скором времени его подобрала патрульная машина и отвезла домой. Генри никого не желал слушать, ни с кем не желал общаться по-человечески. Ребенком он быть перестал, и речь его напоминала речь грубого мужика.

Анна плакала, пока не уснула, а после — почти в то же время, когда домой привезли Генри, — она пробудилась, чтобы вновь разрыдаться.

В комнату лился бледный, будто снятое молоко, свет утренних сумерек. И в этом свете Анне было видение, в котором явилась книга. Имя на обложке принадлежало самой Анне, и говорилось в книге о скудости души, трусости и лицемерии богачей.

На ум пришли первые несколько строк: «В то время царила депрессия. Люди нищали, падали духом, но кое-кто все же ходил на танцы в спортивный клуб». Анне полегчало, и она снова заснула.

Примерно в то же время, когда Анна вновь погрузилась в сон, у себя в чердачной комнате Стэнли Карпински открыл окно и часть за частью выбросил аппарат. Затем в окно отправились книга, микроскоп и прочее оборудование. Времени на это ушло немало, а некоторые вещи, падая на мостовую, гремели довольно сильно.

Наконец кто-то вызвал полицию, сообщив о психе, швыряющем из окна вещи. Полицейские прибыли, но, увидев, кто именно кидается вещами, ничего не сказали. Только подчистили за Карпински мостовую, смущенно и без слов.

Генри проспал до обеда, а когда поднялся, то вышел из дому, пока никто его не увидел. Мать — особа милая и изнеженная — услышала только, как завелась машина, и заскрипели по гравию покрышки. Генри уехал.

Вел он медленно и подчеркнуто осторожно. Казалось, надо выполнить одно очень важное дело, хоть Генри и не был уверен, в чем, собственно, это важное дело состоит. Однако важность не могла не сказаться на том, как он вел машину.

Когда Генри приехал к Анне, та уже завтракала. Служанка, впустившая Генри в дом, относилась к хозяйке, словно та — инвалид, однако девушка уплетала завтрак с завидным аппетитом и между делом умудрялась записывать что-то в школьную тетрадь.

А писала она свою книгу — и писала со злобой.

Напротив Анны за столом сидела мать, и творчество дочки — занятие столь непривычное — заставляло ее нервничать. То, как резко и дико скользил карандаш по бумаге, оскорбляло и тревожило мать. Она знала, о чем пишет дочь, ведь Анна давала ей почитать рукопись.

Приезду Генри мать Анны обрадовалась. Генри ей нравился, и она надеялась, что жених поможет изменить дурной настрой дочери.

— О, Генри, милый, — сказала она, — ты уже слышал добрые вести? Матушка тебе не передавала?

— Я не говорил с матерью, — сухо ответил Генри.

Поникнув, мать Анны произнесла:

— О… Этим утром я целых три раза созванивалась с твоей матушкой, и она говорит, что к тебе есть серьезный разговор — о том, что случилось.

— И-и… — протянул Генри. — В чем же хорошие новости, миссис Гейлер?

— Ему дали работу, — подала голос Анна. — Разве не превосходно?

Кислое выражение на ее лице говорило, впрочем, что новость все же не столь превосходная. А еще — что и сам Генри не столь уж и превосходен.

— Бедняга… с которым вы познакомились прошлой ночью… мистер Карпински… — залепетала мать Анны. — Получил работу. Замечательную работу. Ваш отец и отец Анны сегодня утром позвонили: сказали, что по их просьбе Эд Бачуолтер принял его в «Дельта кемикал». — Ее мягкие карие глаза увлажнились, словно бы умоляя Генри согласиться, дескать, нет в мире ничего такого, чего нельзя поправить одним махом. — Разве не замечательно, Генри?

— Я… Думаю, это лучше, чем ничего, — ответил Генри. Легче ему не стало.

Его безразличие сокрушило мать Анны.

— Ну что еще можно было для него сделать? — умоляюще вопросила она. — Чего еще, дети, вы хотите от нас? Нам и так плохо. Мы стараемся для бедного человека, и если бы в наших силах было помочь бедной женщине, мы бы и ей помогли. Ведь никто не знал, чем все обернется. Любой на нашем месте поступил бы именно так — когда творятся столь ужасные вещи! Похищения, убийства — бог знает что! — И она расплакалась. — Анна пишет роман о нас, словно мы какие-то преступники, а ты приходишь и даже не улыбнешься, какую бы весть тебе ни сообщили.

— Я не говорю, будто вы преступники, — возразила Анна.

— Но пишешь о нас вовсе не лестно. Тебя почитать, так твой отец, я, отец Генри и его мать, а еще Бачуолтеры и Райтсоны, и еще многие другие только порадовались, когда столь много людей осталось без работы. — Мать Анны покачала головой. — Но мне не радостно. Депрессия отвратительна, просто-напросто отвратительна. А что я могу поделать? — пронзительно сказала она.

— Книга не о тебе, — сказала Анна. — Она обо мне. И я в ней — самый дурной герой.

— Но ты замечательный человек! Очень замечательный, — защебетала мать, перестав плакать и улыбнувшись. Она задвигала локтями, словно мелкая пташка — крыльями. — Дети, давайте же вместе порадуемся! Ведь все будет хорошо! — Она обернулась к Генри. — Генри, ну улыбнись…

Генри знал, какой улыбки от него ждут — той самой, которой дитя улыбается, когда взрослые пытаются его утешить. Прежде он улыбнулся бы машинально, но только не сейчас.

Главное было показать Анне, что он — не узколобый кретин, каковым она, должно быть, его полагает. Не улыбнувшись, он добился кое-чего, однако следовало проявить себя более мужественно и решительно. И тут его осенило. Генри понял, какое неизвестное, но очень важное дело его беспокоит.

— Миссис Гейлер, — сказал Генри, — думаю, нам с Анной следует навестить мистера Карпински и выразить ему, как мы сожалеем о случившемся.

— Нет! — воскликнула мать Анны. Воскликнула резко и быстро. Даже чересчур резко и быстро, с паникой в голосе. — Я хочу сказать, — повела она руками в воздухе, словно бы что-то стирая, — об этом уже позаботились. Ваши отцы поговорили с ним. Попросили прощения, дали работу и… — Тут ее голос затих, словно она услышала себя со стороны.

Мать Анны поняла: она не может принять саму идею того, чтобы Генри и Анна повзрослели и взглянули в лицо трагедии. Она признавалась, что сама так до сих пор и не выросла, не научилась смотреть в лицо трагедии. Признавалась, что самое прекрасное, что можно купить за деньги — это детство длиною в жизнь…

Мать Анны отвернулась. Никак иначе она не могла сказать детям, мол, если считаете нужным, то ступайте и поговорите с Карпински.

Генри и Анна уехали.