Днепровский вал - Влад Савин

Война казалась развлечением, спортом. Прилететь, настрелять Иванов — и домой, героем с орденами. Армия фюрера шла к Волге; все говорили, что война вот-вот завершится, и Эрих сожалел, что на его долю не достанется подвигов и наград, а ведь он был среди пилотов-новичков самым лучшим! И не сомневался, что если кому и быть героем, то это ему.

— Ты только не бойся и держись за мой хвост, — сказал ему перед первым боем Гриславски, его первый командир. — Делай все как я, тогда, может, останешься жив. Ну, а если и меня — то, значит, судьба.

В бою Эрих понял, что быть летчиком и летчиком-истребителем — это разные вещи. Можно чувствовать самолет как свое тело — но всякий ли, нормально двигающий руками и ногами, может выйти на ринг, да еще не один на один, а против толпы, когда удары сыплются со всех сторон? Он не видел ничего, кроме самолета ведущего впереди, и старался не оторваться; и стрелял куда-то, когда видел, что «мессер» Гриславски выплевывал огненные трассы. В третьем вылете он научился наконец разбираться, что вот тот самолет впереди командира — это атакуемая им цель. А в пятом Гриславски был сбит.

Кажется, тогда они атаковали русские штурмовики. Истребитель ведущего вдруг пошел вниз, оставляя за собой дым. Сначала Эрих подумал, что Гриславски уходит на форсаже, но дым густел, показалось пламя. И трасса совсем рядом — Хартман инстинктивно рванул штурвал, «мессер» дернулся в сторону, и самолет командира пропал внизу. Эрих остался один, и ему вдруг стало страшно. Он представил, как следующая трасса входит в кабину и разрывает его тело, разбрызгивая кровь. Или попадает в бензобак, превращая истребитель в огненный шар. Или ломает крыло, разбивает управление; затем секунды кувыркания в кабине, без возможности выпрыгнуть, удар о землю — и всё! Страх подсказал единственный выход, как можно скорее оказаться дальше от этого места. Хартман толкнул ручку, вводя истребитель в пике, и выровнявшись над самой землей, рванул на форсаже на запад, в тыл, домой. Что будет, если русские за ним погонятся, он боялся и думать.

А Гриславски вернулся на следующий день. И действия своего ведомого одобрил: «Ты все сделал правильно, надо было сохранить себя и самолет, считай что тебе повезло. И вообще, для нас главное не умирать за фюрера, а делать так, чтобы русские умирали за своего вождя».

Этот урок запомнился Эриху на всю жизнь. Он считался уже опытным пилотом, отвоевав восемь месяцев. Но твердо знал, что любой воздушный бой — это рулетка: в круговерти «собачьей свалки» на виражах очень легко просмотреть хотя бы одного врага из многих, который тебя убьет. А потому в воздушный бой не надо влезать вообще! К его счастью, основной тактикой истребителей люфтваффе все чаще становилась «свободная охота», позволяющая рапортовать о победах без особого риска потерь, «ударь и убегай» — и даже сопровождение бомбардировщиков происходило не так, как у русских — когда истребители идут со своими подопечными в одном строю, — а «расчисткой воздуха» впереди — по сути, той же охотой. Ну, а что вместо расчистки все чаще случалась тревога, и подошедших «юнкерсов» ждал очень горячий прием, рыцари люфтваффе не были виноваты, они честно сделали все, что могли.

Русские очень быстро учились. Если, по рассказам немногих уцелевших ветеранов, в сорок первом очень немногие «ястребки» имели рации, то теперь огромные проблемы доставляли русские радиолокаторы — в люфтваффе такое было лишь в ПВО Рейха, и очень редко на фронте. Мало того, что новые «Яки» и «Ла» превосходили немцев, так и у русских штабов все чаще и лучше получалось держать контроль над обширным пространством, собирая силы там, где надо, и в нужный момент — отчего охота в русском тылу за самой лакомой дичью, транспортниками или совершающими перебазирование новичками стала смертельно опасным занятием. Эрих не был дураком и оттого к линии фронта приближаться не рисковал. Его обычной целью были русские истребители, сопровождающие бомбардировщики или штурмовики, прорываться сквозь их строй к охраняемым объектам — боже упаси! Эрих помнил, как сбили Гриславски, а потому его манерой, отработанной до совершенства, была внезапная атака с высоты по кому-нибудь из замыкающих. Он старался выбрать тех, кто неуверенно летит, плохо держится в строю — значит, новичок. Удар, отстреляться скорее — неважно, попал или нет — и уход на форсаже со снижением. А дома записать на счет победу, по пленке фотокинопулемета — в кадре трасса на цели или нет? Таковых за восемь месяцев набралось пятьдесят семь. Были ли все они реально сбиты или только повреждены, или все же был промах — да какая разница, если победу вписали на счет?[19]

В тот день сперва все было как обычно. Эриху повезло иметь от природы сверхострое зрение, позволяющее заметить самолет за несколько километров; впрочем, строй русских Ту-2 под защитой «яков» не разглядеть было сложно. Хартман уже выбрал цель — вон того русского, — легко все же сбивать тех, кто связан в своих действиях. Идти так, чтобы отсекать заходящих в атаку на бомберы — они не погонятся после, не бросят строй.

И тут в эфире раздался крик ведомого: «Нас атакуют!» В долю секунды Хартман бросил «мессершмитт» вниз, на форсаже, доверившись инстинкту бегства, спасшему его однажды. Охотники за охотниками — Эрих уже слышал про такое, — когда пара или четверка русских идет выше и в стороне, выслеживая таких, как он, и атакует в немецком стиле, внезапным ударом. И это были русские асы, мастера воздушного боя — в чем Хартман признавал их превосходство, он ведь за всю свою карьеру лишь бил внезапно, из-за угла, и сразу удирал. Ведомый больше не отвечал; плевать, что с ним, своя жизнь важнее!

Двое русских висели на хвосте. Новые «Ла» такие быстрые — от них не оторваться даже на форсаже со снижением, что будет, когда придется перейти в горизонт? Его догонят и будут убивать — а он охотник, спортсмен, а не боец! Охотник на уток, а не на львов-людоедов. Его жизнь цивилизованного арийца гораздо ценнее, чем каких-то славянских унтерменшей с примитивной душевной организацией, и это неправильно, что его сейчас убьют! Они догоняют, скоро уже выйдут на дистанцию огня, что делать? Развернуться и принять бой, одному против двоих, и я не умею так, как они, вблизи и на маневре! Я бы мог сражаться при скорости километров на полсотни больше, и высоте — но скорость у них не меньше, а на высоту не выпустят. Только бы выжить, и сквитаться в следующий раз! Больше он так не попадется, перед атакой будет тщательно осматриваться по сторонам. Русские уже на расстоянии, с которого обычно вел огонь он сам, но они не стреляют — зачем, если сейчас подойдут еще ближе, чтобы наверняка?

Он уже представлял, как двадцатимиллиметровые снаряды прошивают дюраль и разрывают его тело. Опыт летчика-спортсмена подсказал решение: Хартман расстегнул ремни, сбросил фонарь и перевернул самолет на спину, в последний момент дал ручку от себя, и его выбросило из кабины вниз. Не раскрывать парашют, пока русские не пронесутся мимо, иначе расстреляют в воздухе! И еще выждать — могут ведь вернуться; затянуть прыжок, сколько можно, а вот теперь и дернуть кольцо! Ох, живой, повезло. А самолет выдадут новый. Надеюсь, его истребитель при падении взорвется и сгорит — чтобы не обнаружили абсолютно нетронутый боекомплект, ни одного выстрела. И надо будет договориться с теми, кто видел бой с земли — для подтверждения, что его сбили в бою, а не он выпрыгнул из исправного самолета.