До конца времен. Сознание, материя и поиск смысла в меняющейся Вселенной - Брайан Грин

За прошедшие полтора столетия исследователи разработали множество теорий происхождения и раннего развития языка, но, как в командном состязании, каждое убедительное на первый взгляд предположение сразу же встречалось свежим контраргументом. Это может показаться странным, но на самом деле такая ситуация естественна. Рождение Вселенной оставило массу «окаменелостей». Рождение языка не оставило ничего. Вездесущее реликтовое излучение, конкретные значения распространенности различных элементов, таких как водород и гелий, и движение далеких галактик — все это непосредственные отпечатки процессов, протекавших на самых ранних этапах развития Вселенной. Звуковые волны — первое проявление языка — быстро рассеиваются, не оставляя следа. Они пропадают всего через мгновение после того, как испущены. При отсутствии материальных остатков исследователи могут допускать серьезные вольности, реконструируя раннюю историю языка; результатом же — и это не удивительно — становится обилие различных, часто противоречащих друг другу теорий.

Тем не менее человеческий язык, по общему мнению, принципиально отличается от любого другого вида коммуникации в животном царстве. Будь вы среднестатистической зеленой мартышкой, вы бы умели подать тревогу, предупреждая остальных членов стаи о приближении хищника — леопарда (короткий высокий взвизг), орла (повторяющееся низкое похрапывание) или питона (своеобразное щелканье)11 Но вы пришли бы в полную растерянность, если бы вам захотелось поведать кому-нибудь, какой ужас вы испытали вчера, когда питон прополз совсем рядом, или обсудить с товарищами план завтрашнего набега на близлежащее птичье гнездо. Ваши языковые навыки сводились бы к небольшому множеству конкретных восклицаний с фиксированным значением, сосредоточенных исключительно на том, что происходит здесь и сейчас. Примерно то же можно сказать о средствах коммуникации, которые мы наблюдаем у других биологических видов. Как сказал Бертран Рассел, «собака не может рассказать свою автобиографию; как бы красноречиво она ни лаяла, она не может сообщить вам, что ее родители были хотя и бедными, но честными собаками»12. Человеческий язык совершенно не такой. Человеческий язык открыт. Вместо того чтобы пользоваться ограниченным набором фиксированных фраз, мы комбинируем и рекомбинируем ограниченный набор фонем, получая в результате сложный, иерархичный и практически неограниченный спектр идей.

Мы можем говорить о вчерашней змее или о завтрашнем гнезде с той же легкостью, с какой описываем приятный сон с летающими единорогами или рассказываем о том, что с наступлением ночи нас охватывает все более глубокая тревога.

Попробуем проникнуть еще глубже — и наткнемся на противоречие. Как так происходит, что всего за несколько коротких лет после рождения, без всякого формального обучения, мы свободно овладеваем одним или даже несколькими языками? Может быть, наш мозг специально сконфигурирован для восприятия языка? Или культурное погружение вкупе с общей предрасположенностью к обучению новому адекватно объясняет этот феномен? И с чего начинался человеческий язык? Возник ли он как набор вокализаций с фиксированными значениями, подобных тревожным крикам зеленых мартышек, которые затем расщепились на слова, или язык начался с элементарных звуков, которые затем выросли в слова и фразы? Почему у нас есть язык? Может быть, эволюция напрямую отбирала по признаку языка, потому что он чем-то помогает выживанию, или язык является побочным продуктом других эволюционных достижений, таких как большой размер мозга? И о чем, скажите на милость, все мы говорим уже много тысяч лет? И почему?

Ноам Хомский, один из наиболее влиятельных современных лингвистов, в свое время утверждал, что человеческая способность осваивать язык опирается на встроенную в каждого из нас универсальную грамматику. Это концепция с богатой исторической родословной, восходящей к философу XIII в. Роджеру Бэкону, который пришел к выводу о том, что многие языки мира имеют общую структурную основу. В современном употреблении этот термин подвергается различным интерпретациям, а с годами и сам Хомский уточнил его смысл. В наименее спорном виде концепция универсальной грамматики предполагает, что в нашем врожденном нейробиологическом устройстве есть нечто, что обеспечивает языковую основу, распространенный на весь биологический вид мозговой ускоритель, который побуждает нас слушать, понимать и говорить. Как еще, рассуждают ее сторонники, могли бы дети при случайном, фрагментарном и беспорядочном лингвистическом воздействии повседневной жизни вобрать в себя все богатство точных грамматических конструкций и правил, если не при помощи мощного ментального арсенала, с рождения готового обрабатывать словесный натиск? А поскольку любой ребенок в состоянии выучить любой язык, этот ментальный арсенал не может быть настроен на конкретный язык; разум должен иметь возможность прицепиться к некоему универсальному ядру, общему для всех языков. Хомский предположил, что некое единичное нейробиологическое событие, слегка «перепрошившее» мозг порядка 80 000 лет назад, возможно, привело к обретению нашими предками этой способности и к когнитивному «большому взрыву», разнесшему язык по всему нашему биологическому виду 13.

Психологи-когнитивисты Стивен Пинкер и Пол Блум, пионеры дарвинистского подхода к языку, предлагают менее искусственную историю, в которой язык зародился и развился по знакомой схеме постепенного накопления нарастающих изменений, каждое из которых приносило с собой какую-то степень конкурентного преимущества 14. Когда наши пращуры, охотники и собиратели, бродили по лесам и равнинам, способность к коммуникации — «Группа пасущихся диких кабанов на одиннадцать часов», или «Присматривай за Барни, он положил глаз на Вилму», или «Есть и получше способ приделать этот заостренный камень к рукоятке» — была жизненно необходима для эффективного функционирования группы и важна для передачи собранных знаний. Мозг, способный к коммуникации с мозгами соплеменников, получал таким образом преимущество на конкурентной арене выживания и продолжения рода; это привело к развитию и широкому распространению лингвистических способностей. Еще одна группа исследователей выделяет целый набор адаптационных механизмов, включая контроль дыхания, запоминание, символьное мышление, понимание других особей, образование групп и т. п., которые, работая в комплексе, могли привести к появлению языка, хотя он, возможно, имел отношения к ценности для выживания самих этих адаптаций15.

Неясно также, как давно мы начали говорить. Лингвистических данных из отдаленного прошлого практически нет, но исследователи, опираясь на изучение косвенных археологических данных, предложили некие правдоподобные временные рамки, в которые язык мог появиться впервые. Такие артефакты, как инструменты с насаженными рукоятками (отесанные камни или кости, надежно прикрепленные к ручке), пещерная живопись, геометрические насечки и бусы, свидетельствуют о том, что не менее 100 000 лет назад наши предки уже занимались планированием, умели мыслить символами и вступали в сложные социальные взаимодействия. Поскольку все мы склонны связывать подобные сложные когнитивные способности с языком, можно представить себе, что наши предки, когда затачивали свои копья и топоры или пробирались темными ходами, чтобы нарисовать на стене пещеры птицу или бизона, болтали без умолку о завтрашней охоте или вчерашнем вечере у костра.