Зильбер. Первый дневник сновидений - Керстин Гир

— Этого достаточно, — сказал Грейсон, и Генри передал мне платок, чтобы я могла остановить кровь. Рана немного щипала, но в общем всё оказалось не так уж и сложно.

Не без гордости я передала нож дальше, Грейсону. После того как в бокале оказалась кровь каждого из нас (Джаспер действительно закрыл глаза, когда дело дошло до него), наступило самое неприятное. Артур потряс фужер с жидкостью, чтобы наша кровь как следует перемешалась, а потом каждый должен был сделать глоток и сказать: «Sed omnes una manet nox[11]». (Интересно, что это означает? «Но у всех есть ночная рука»? «Ночью все руки становятся одной»? Моя латынь действительно никуда не годится.)

Мне пришлось очень сильно постараться, чтобы проглотить эту гадость, не почувствовав её вкуса. Это оказалось не так уж просто. Меня всю трясло. Теперь я больше никогда не смогу даже смотреть на красное вино, не говоря о том, чтобы пить его, даже если у него не будет привкуса крови. Но хорошо хоть, что меня не стошнило.

Остальные вели себя куда спокойнее, чем я. Было видно, что для них это стало уже совершенно обычным делом. А Джаспер даже сделал целых два глотка.

— Теперь круг снова замкнулся, о Повелитель тьмы и теней, — сказал Артур и скорчил довольную мину. — Мы ждём твоих указаний, чтобы сорвать последнюю печать и исполнить наше обещание.

— Но ты вполне можешь не спешить, — это, конечно же, подал голос Джаспер, он просто обязан был испортить торжественное окончание церемонии. Парень начал задувать свечи. — А что? Ну правда ведь, он вполне может подождать ещё немного, пока мы не выйдем в финал.

— Вы красивы? — спросил Гамлет, а Флоранс, казавшаяся очень хрупкой в невзрачном платье и с высоко зачёсанными каштановыми локонами, смущённо спросила в ответ:

— Что ваше высочество хочет сказать?

— Отлично, правда? Она идеальная Офелия, — прошептала Лотти рядом со мной, не спуская глаз со сцены.

Но такой уж идеальной Флоранс вовсе не была. К полному недоумению Гамлета она начала проговаривать его же текст вместе с ним:

— Если вы добродетельны и красивы, то ваша добродетель не должна допускать собеседований с вашей красотой.

— Э-э, точно, Офелия, — сказал Гамлет. — Как раз хотел сказать то же самое!

Флоранс мило улыбнулась.

— Разве у красоты, мой принц, может быть лучшее общество, чем добродетель?

Гамлет наморщил лоб.

— Да, это правда …

Но закончить фразу ему не удалось, так как Флоранс снова его перебила:

— Потому что власть красоты скорее преобразит добродетель из того, что она есть, в сводню, нежели сила добродетели превратит красоту в свое подобие!

— Да вы не даёте мне сказать ни словечка! — возмутился Гамлет. — Я вас любил когда-то, но сейчас вы для меня лишь нахалка, которая крадёт мой текст.

— Какая… современная постановка, — восхищённо прошептала Лотти. — Декорации тоже такие авангардные, смесь стимпанка, фольклора и минимализма… Невероятно экстравагантно.

— Надеюсь, ты пошутила, — прошептала я в ответ.

Декорации были просто ужасными. Ничто не сочеталось друг с другом и уж точно не подходило к стилю Гамлета. Который как раз с ума сходил от злости на Флоранс, потому что она положила руку на грудь и злорадно прокричала:

— Быть или не быть!

— Ну всё, с меня довольно. Надо было мне заколоть не бедного Полония, а вас! — прорычал Гамлет, схватил Флоранс за глотку и прижал её к светящейся покрытой зелёным лаком кулисе. — Зачем мне кинжал, я задушу вас голыми руками.

— Сейчас постановка приобретает окраску Отелло, — поражённо сказала Лотти. — Эй, Лив, ты куда? И когда ты научилась летать?

— Летаю я только во сне, — заверила её я и устремилась по воздуху к своей зелёной двери. При этом я даже ни разу не взмахнула крыльями, да и вообще, никаких крыльев у меня не было.

Когда я приземлилась на сцене, Лотти громко захлопала в ладоши. А Флоранс, горло которой до сих пор находилось в руках разъярённого Гамлета, прохрипела:

— А я всех женщин вовсе не жалче и не злосчастней! Ты, придурок, о как же сердцу снесть, только не моему, а твоему! — и тут она коленом двинула Гамлету прямо в живот.

Честно говоря, я могла поспорить, что сегодня ночью меня будут преследовать кошмары об окровавленных лезвиях, ножах из дамасской стали или хотя бы о потусторонних существах с рогами, которые восстают из нарисованных мелом знаков и требуют от меня самое дорогое. Но нет, вместо этого я снова обнаружила себя в бесконечной веренице ужасных бредовых снов о «Гамлете», которые мучили меня уже ночи напролёт. Что можно сказать о моём душевном состоянии? Я решила над этим не задумываться.

Бежать, бежать отсюда, и поскорее.

Я отодвинула Флоранс и Гамлета в сторону, повернула ручку-ящерицу и вышла в коридор.

Как только я оказалась снаружи, меня окружила долгожданная тишина. Я осторожно огляделась по сторонам. Кроме меня здесь, кажется, больше никого нет. По крайней мере, в моём поле зрения. Чёрная дверь Генри всё ещё находилась напротив моей, рядом с дверью Грейсона. Я помахала Страшиле Фредди, и тот в ответ величественно опустил клюв. Я могла в любую секунду нанести визит в сон Грейсона, потому что у меня имелась его личная вещь. После обеда я вытащила из корзины с грязным бельём его футболку. Это была одна из тёмно-синих школьных футболок, отсутствия которой он уж точно не заметит, потому что у него наверняка есть ещё не менее пятнадцати таких же.

Я нерешительно прошлась чуть вперёд и обратно, не особо понимая, чего, собственно, жду. Или кого.

У меня не было ни малейшего понятия, сколько времени я уже проспала. Мы с Грейсоном пришли домой около полуночи и тут же отключились. Как странно — «пришли домой». Я до сих пор не очень верила, что это мой новый дом. Мне всё время казалось, что мы лишь гости Спенсеров.

В коридоре снов так ничего и не менялось. У небесно-голубой двери с резными совами, которую я считала входом в сны Мии, я обнаружила празднично украшенную к Рождеству дверь из соснового дерева, которая вела в лавку. Прежде чем успела прочитать вывеску, я уже знала, кому она принадлежит. «Пекарня Лотти. Сделано с любовью. Посыльных просим заходить через чёрный вход». Я растроганно вздохнула. Лотти такая милая! Только я хотела присесть на её пороге, прямо под веткой омелы, точно такой, под которой принято целоваться на Рождество, — вдруг Генри снова понадобится повод ещё для одного поцелуя (какие замечательные традиции у этих саксонцев!), как вдруг услышала приближающиеся шаги. Но это оказался вовсе не Генри, как я надеялась, а Анабель.