Агасфер. Вынужденная посадка. Том I - Вячеслав Каликинский

Дверь за посетителем захлопнулась. Переглянувшись, «господа туристы» сдержанно посмеялись. Первым посерьезнел Морин:

– Ты часа три назад клиенту наябедничал на шалопая этого, Миша? И вот он, результат… Сильно, сильно… Судя по подобострастности разговора этого Вадима, ему звонил кто-то из больших командиров общаковских. А ему, насколько я понимаю, немалая величина общероссийского «бомонда» позвонила – от имени твоего клиента. Кто тогда ж твой клиент, Миша?

– Веришь ли, кроме имени-отчества ничего не знаю, Саня! Про себя называю Абвером: знаю, что очень богатый мэн. Но если ты думаешь, что мне это знакомство льстит… Век бы его не знал! – с чувством вздохнул Алдошин. – Ну, что, будем собираться, пока Вадим не передумал?

На подъезде к областному центру Алдошин, спохватившись, включил свой хитрый мобильник. И вовремя: он тут же застрекотал.

– Михаил? Это я, – раздался в трубке жизнерадостный голос Семена. – Твой мелкий вопрос решен. Довели уже до тебя?

– Да, к дому подъезжаю уже, спасибо!

– О чем речь? Свои люди! Да и не мне спасибо говорить надо, как понимаешь… Еще два момента, Михаил: сам к этой гниде, который Витька, с разборками и расспросами не лезь! Без тебя решат. Второй момент: завтра тебе позвонят по обычному мобильному. Почиститься тебе надо, хозяин считает. Машину, квартиру – все, в общем. Ваши местные спецы-электронщики почистят, на предмет обнаружения незаказанной тобой электроники. Понял? Ну, и пока тогда. До связи! Не забудь отключиться.

Восточное побережье Сахалина

– Господин капитан! Прошу прощения – но вы сами просили разбудить вас! – Капрал, не смея прикасаться к офицеру, наклонился над самым его ухом, выглядывающим из-под грязного, во многих местах прожженного угольками костров одеяла. – Господин капитан, проснитесь, прошу вас! Вернулся Охотник! Есть важные известия!

Офицер, выныривая из тяжелого забытья, застонал, выругался сквозь зубы, однако, еще не успев открыть глаз, сумел сконцентрироваться и взять себя в руки: капитану Императорской армии не подобало выказывать перед солдатней усталость и упадок духа! Он скинул одеяло, рывком сел на топчане и неприязненно уставился на готё Сино.

– Что случилось, капрал? – Офицер попытался сесть поудобнее, однако тростниковая подстилка отчаянно шуршала и скрипела, и он перестал ерзать. – Который теперь час?

– Полдень без четверти по токийскому времени, господин капитан! – Готё вытянулся перед офицером в струнку. – Вы приказали немедленно доложить, если Охотник вернется с новостями!

– «Если вернется»! – хмыкнул тайи-капитан Томео. – А куда бы он делся, капрал, если у нас в заложниках все его грязное семейство? Что там у Охотника?

– Он привез с собой летчика. Я полагаю, что это американский летчик, господин капитан! – доложил капрал, по-уставному глядя чуть выше головы тайи.

– Пусть Охотник зайдет! – Капитан покосился на семейство хозяев хижины, айнов, молча сидевших у очага – мужа, жену и старшего сына. Поднял взгляд припухших глаз на капрала, дожидающегося разрешения удалиться. – Проклятье, капрал! Кто мне может, в конце концов, сказать – эти животные понимают по-японски?

– Не могу знать, господин капитан! – пролаял капрал и, повинуясь ленивому взмаху рукой, четко повернулся и выскочил из хижины.

– Грязные животные! – убежденно повторил офицер, сбрасывая ноги в сапогах на земляной пол.

Как и его солдаты, последние несколько месяцев тайи Томео спал одетым, и уже смирился с тяжелым запахом немытого тела и человеческих испарений, в том числе и собственным миазмам. Он вынужден был терпеть все неудобства походного быта, оказавшись в глубоком тылу русской армии. Айны же, насколько он знал, никогда в жизни не мылись – в соответствии с собственными убеждениями и верованиями. И были достойны презрения за одно это.

Кроме того, тайи Томео подозревал, что родовой вождь айнов все-таки знает японский язык, но тщательно скрывает это. Вряд ли он таит в голове какие-то злобные замыслы – скорее всего, делая вид, что не понимает языка, тем самым он высказывает презрение к японской нации и ее армии. Пусть знает! Он и его грязное семейство живы пока только потому, что их ничтожная жизнь нужна Императорской армии и ее единственному офицеру в этом глухом уголке Карафуто. Когда в этих скотах минует надобность, он прикажет капралу перерезать им глотки!

Матерчатый полог откинулся, и в хижину вошел Охотник, с неизменной короткой трубкой в углу рта. Покосившись на айнов у очага, он несколько замялся, но, повинуясь нетерпеливому жесту офицера, прошел мимо них без приветствия и, не спросив разрешения, преступить порог их дома. Те, в свою очередь, сделали вид, что не замечают визитера: они презирали всех других северян, считая их гораздо ниже себя. И те, как ни казалось странным капитану Томео, послушно мирились с этим подчеркнутым пренебрежением. Признавали превосходство айнов перед орочонами, нивхами и прочими северными народностями, обитавшими на острове.

В минуты досуга и праздных размышлений Томео иногда задумывался над такой странной иерархией, но тут же всякий раз гнал размышления прочь: какое ему, собственно, дело до полудиких племен? Взять, к примеру, того же Охотника, покорно стоящего сейчас перед ним.

Невысокого, как все туземцы, роста, с темно-коричневой, продубленной морозами и ветрами кожей лица, рассеченного глубокими морщинами. Он был стар, но сколько ему было лет – никто, в том числе и сам Охотник, точно не знал. Кто-то говорил капитану, что Охотник жил на этом острове еще в прошлом столетии, когда тут еще была самая страшная каторга русского царя. И не просто жил, а зарабатывал тем, что охотился на беглых каторжников.

У него не было дома – он жил везде и повсюду, кочуя со своим чумом там, где хотел. Он пережил на этом острове победоносную военную экспедицию японской Императорской армии в 1904‒05 годах, пору безвластия, а позже – военный переворот 1917 года в России, который кое-кто называл великой революцией. Охотник не обращал внимания на такие «условности», как границы и демаркационные линии. В пору разделения острова на русский север и японский юг он продолжал кочевать там, где хотел. И появлялся со своей собачьей упряжкой и чумом то на севере, то на юге.

Его много раз обвиняли в шпионаже и русские, и японские власти. Хватали, бросали в тюрьмы по обе стороны границы, допрашивали и грозили расстрелом. Аресты и угрозы смерти Охотник переносил со стоическим спокойствием древних философов. Ему не в чем было признаваться – он просто жил на этом острове всегда. И намеревался жить до тех пор, пока эту жизнь у него не отнимут.

Ни одна власть, ни один тюремщик не решились отнять жизнь у этого простодушного сына самой Природы. Его многократно били, но всякий раз он оказывался на свободе. И, вопреки угрозам и предупреждениям, снова кочевал там, где хотел.

Впервые капитан Томео увидел Охотника три года назад, в комендатуре города Сикоку – после очередного ареста и обвинения в подрывной деятельности.