Чужак - Стивен Кинг

– Это не тот Конан Дойл, который верил в фей? – спросил Ральф.

Дженни вздохнула.

– Пойдем наверх и учиним безобразие. И тогда, быть может, нам обоим удастся заснуть.

Ральф охотно поднялся в спальню, но даже когда они с Дженни занимались любовью (за исключением момента оргазма, когда все мысли уносятся прочь), он постоянно ловил себя на мыслях о фразе Шерлока Холмса. Умная фраза. Логичная. Но можно ли перефразировать ее так: Если отбросить все естественное, то, что останется, и есть сверхъестественное? Нет, нельзя. Ральф не поверил бы ни одному объяснению, выходящему за рамки законов материального мира. Не только как полицейский детектив, но и как человек. Фрэнка Питерсона убил реальный, живой преступник, а не призрак из книжки комиксов. И что у нас остается, каким бы невероятным оно ни казалось? Только одно. Фрэнка Питерсона убил Терри Мейтленд, ныне покойный.

5

В ту июльскую ночь со среды на четверг луна взошла ярко-оранжевой и огромной, как гигантский тропический фрукт. Но ближе к утру, когда Фред Питерсон вышел на задний двор и вскарабкался на табуретку, на которую столько раз закидывал ноги во время воскресных трансляций футбольных матчей, луна превратилась в холодную серебряную монетку высоко в небе.

Фред набросил петлю на шею и подтянул узел так, чтобы тот лег сбоку под нижней челюстью, согласно инструкции из статьи в «Википедии» (снабженной наглядной иллюстрацией). Другой конец веревки он привязал к ветке черемухи, точно такой же, как за забором на заднем дворе у Ральфа Андерсона, хотя эта черемуха была старше и росла здесь с тех времен, когда американский бомбардировщик сбросил свой смертоносный груз на Хиросиму (поистине сверхъестественное событие для японцев, которые наблюдали за взрывом издалека и поэтому не испарились на месте).

Неустойчивая табуретка качалась у него под ногами. Он слушал стрекот сверчков, подставляя вспотевшие, разгоряченные щеки легкому ночному ветерку – прохладному и приятному после жаркого дня, в преддверии еще одного жаркого дня, которого Фред уже не увидит. Отчасти его решение покончить с собой, оборвав род Питерсонов из Флинт-Сити, объяснялось надеждой, что Фрэнк, Арлин и Олли ушли не слишком далеко. Возможно, он еще успеет их догнать. Но главной причиной была невыносимая мысль о том, что завтра утром ему предстоит хоронить сразу двух близких людей, чьим погребением занимается та же контора – братья Донелли, – которая организует похороны человека, виновного в их смерти. Фред понимал, что ему просто не хватит на это сил.

Он в последний раз оглядел двор и спросил себя, вправду ли хочет этого. Ответ был «да», и Фред без дальнейших раздумий отпихнул ногой табуретку, ожидая услышать треск ломающихся позвонков, прежде чем перед ним откроется тоннель света – тоннель, где в конце его встретит семья, и они все вместе уйдут к другой, лучшей жизни, в которой никто не насилует и не убивает невинных детей.

Треска не было. Видимо, Фред невнимательно читал статью в «Википедии» и пропустил тот кусок, где говорилось, что нужен довольно большой перепад высоты, чтобы сломать шею мужчине весом двести пять фунтов[8]. Он не умер мгновенно, он стал задыхаться. Когда веревка сдавила горло и глаза Фреда вылезли из орбит, в нем проснулся инстинкт выживания – вспыхнул ярким светом, взревел в голове тревожной сиреной. Буквально за три секунды тело взяло верх над мозгом, и желание умереть сменилось бешеной волей к жизни.

Фред поднял руки, схватился за веревку и потянул со всей силы. Натяжение чуть-чуть ослабло, и ему удалось сделать вдох – судорожный, неглубокий, потому что петля по-прежнему давила на горло, узел врезался сбоку под подбородок, как воспаленная железа. Держась за веревку одной рукой, он потянулся другой к ветке. Царапнул ее снизу, сбив кусочки коры, которые посыпались ему на голову, но схватиться за ветку не смог.

Он был неспортивным мужчиной средних лет, вся его физическая активность ограничивалась походами к холодильнику за очередной банкой пива во время просмотра футбольных матчей с участием его любимых «Далласских ковбоев», но даже в школе на физкультуре ему никогда не удавалось подтянуться на турнике больше пяти раз. Он почувствовал, что рука соскальзывает с веревки, и схватился за нее другой рукой. Ему удалось сделать еще один судорожный вдох. Его ноги болтались в восьми дюймах от земли. Один тапок слетел и упал на траву. Потом слетел и второй. Фред попытался позвать на помощь, но сумел издать только тихий, едва различимый хрип… да и кто бы услышал его в такой час? Любопытная старая миссис Гибсон из соседнего дома? Она сейчас дрыхнет без задних ног, зажав в руке четки, и видит сны о преподобном отце Брикстоне.

Руки соскользнули. Ветка затрещала. Дыхание остановилось. Он ощущал, как кровь, запертая в голове, пульсирует и грозит разорвать ему мозг. Он услышал свой собственный сдавленный хрип и подумал: Все должно было быть по-другому.

Он махал руками, пытаясь нащупать веревку над головой. Так утопающий рвется к поверхности из глубин омута. Перед глазами поплыли черные пятна. Нет, не пятна, а споры. Они прорастали огромными черными поганками. Но прежде чем лес ядовитых грибов захлестнул все пространство, Фред успел разглядеть в лунном свете какого-то человека. Он стоял на террасе, по-хозяйски положив руку на печь-барбекю, на которой сам Фред больше не приготовит ни одного стейка. Или, может быть, это был не человек. Лицо было смазанным, смятым, словно его наспех вылепил слепой скульптор. А вместо глаз торчали соломины.

6

Джун Гибсон – соседка, приготовившая лазанью, которую Арлин Питерсон вывалила себе на голову перед тем, как с ней случился сердечный приступ, – в эту ночь не спала. И не думала об отце Брикстоне. Ее мучили боли. Ишиас снова дал о себе знать. В последний раз он проявился три года назад, и она уже тешила себя надеждой, что противная хворь излечилась сама собой, однако боли вернулись, как непрошеный гость, нагло обосновавшийся в ее теле, словно у себя дома. Все началось с характерного онемения под левым коленом после субботних поминок у Питерсонов, и, зная симптомы, она упросила доктора Ричленда выписать ей рецепт на оксикодон. Впрочем, таблетки почти не помогали. Боль пробивала всю левую ногу от поясницы до щиколотки, где болело особенно сильно, как будто ее стянули колючей проволокой. А самым поганым в ишиасе – по крайней мере в ее случае – было то, что когда ложишься, становится еще хуже. Поэтому она и сидела в гостиной перед телевизором, в халате поверх пижамы, вполглаза смотрела рекламу комплекса упражнений для сексуального пресса и раскладывала пасьянс на айфоне, который ей подарил сын на День матери.

Здоровье у старой Джун Гибсон было уже не то, зрение с годами испортилось, но глухотой она не страдала. А так как телевизор работал почти без звука, она явственно услышала выстрел в соседнем дворе и вскочила на ноги, не обращая внимания на боль, пронзившую всю левую половину тела.

Господи боже, Фред Питерсон застрелился.

Схватив свою трость, она захромала к задней двери, скрюченная в три погибели, словно старая ведьма с клюкой. В холодном, безжалостном лунном свете она даже с крыльца разглядела лежавшего на траве Питерсона. Он все-таки не застрелился. У него на шее была петля, и веревка змеилась к валявшейся рядом обломившейся ветке, к которой ее привязали.