Неразгаданное сердце - Барбара Картленд

Она рассказала тете Элле Мэй, как приехала в Англию, полная ненависти к герцогу, как была потрясена первой их встречей, когда герцог разбушевался на ступенях замка. Вирджиния продолжала свой рассказ, и лицо ее оживилось, голос зазвучал низко и страстно, глаза сияли. И задолго до того, как она произнесла: «Я полюбила его», — тетя Элла Мэй уже знала правду. Они засиделись за полночь. Вирджиния все говорила и говорила, как будто вынужденное одиночество скучного морского путешествия было для нее невыносимым. Она рассказала тете Элле Мэй о странном, необъяснимом поведении герцогини, о заговоре против герцога и о том, как она отреагировала на предательство его кузена. Подробно излагая тетушке все, что случилось, она воссоздавала каждую минуту, проведенную в Англии. Когда она рассказывала о том, что, проглотив яд, умер мопс герцогини, а герцог завел ее в будуар и обнял, она замолчала и посидела с минуту в тишине, широко распахнув глаза, как бы заново переживая восторг того мгновения.

— Если ты видела, что он любит тебя, — мягко заметила тетя Элла Мэй, — почему же ты не сказала ему, кто ты есть на самом деле?

— Да, я знала, что он любит меня, — ответила Вирджиния, — но только по-своему. Как любой мужчина мог бы полюбить привлекательную женщину.

Затем она продолжала описывать «Сердце королевы» и, наконец, подошла к тому последнему вечеру. Вечер, когда герцог, молодой, беззаботный, совершенно непохожий на того, каким она видела его раньше, устроил ей обед на террасе маленького храма, воздвигнутого в честь любви; а потом, когда огоньки на озере погасли, он отвел ее в комнату с купидонами, гирляндами цветов и огромной резной кроватью.

Дойдя до этого места, Вирджиния стала рассказывать запинаясь, несвязными предложениями, и тетя Элла Мэй сама досказала про себя все невысказанное — и чудо той минуты, когда герцог молил Вирджинию о любви, и его сомнения, что ей ничего не нужно, кроме любви.

— Карета… меня… ждала, — заикаясь проговорила Вирджиния, — но я… не смогла… уехать.

— Но ты же все-таки уехала… — мягко напомнила тетя Элла Мэй.

— Да, я… уехала, — кивнула Вирджиния. — Уже почти рассвело. Сквозь шторы пробивался слабый свет, и я услышала, что проснулись птицы.

— И так ничего ему не сказала? — спросила тетя.

— Он спал, — ответила Вирджиния. — Свечи давно погасли. Но и в темноте я видела, какой он молодой, счастливый, безмятежный, каким я раньше его никогда не знала. Я выскользнула от него, оделась и вышла из комнаты. Он… так и не услышал, когда я ушла.

— Но как ты могла оставить его? — отказывалась понимать тетя Элла Мэй.

— Я должна была, — сказала Вирджиния. — Я должна была вернуться сюда и… ждать.

— Чего ждать? Я не понимаю, — настаивала на своем тетя Элла Мэй. — Ты его жена. Он любит тебя, и ты любишь его.

— Он не знает, что я его жена, — сказала Вирджиния. — И я не уверена… любит ли он меня так, как я его.

— Что ты хочешь этим сказать? — категоричным тоном задала вопрос тетя Элла Мэй.

Вирджиния поднялась и стала беспокойно ходить по комнате.

— С первого дня, как я оказалась в замке, я слышала, что на свете важно только одно, — сказала она. — Мисс Маршбанкс говорила мне об этом, да и Себастьян тоже, и не один, а несколько раз повторял:

«Нельзя допустить скандала». В этих словах сконцентрирован весь кодекс поведения семьи, их слуг, общества, в котором они живут: скандала быть не должно. Они готовы жертвовать всем ради этого. Они пойдут на пытки, лишения и даже, я думаю, на смерть, лишь бы честь семьи осталась незапятнанной, безупречной. Стоя на террасе в «Сердце королевы», Себастьян сказал: «В нашей семье никогда не было разводов».

— Все же я отказываюсь понимать что-либо, — пожаловалась тетя Элла Мэй.

— Разве ты не видишь? — с жаром воскликнула Вирджиния. — Он любит никому не известную простую американку. Вопрос в том, любит ли он ее настолько, чтобы сделать своей женой.

— Ты хочешь сказать, — проговорила тетя Элла Мэй почти в шоке, — что собираешься склонить его к разводу, чтобы он потом мог жениться на тебе?

Вирджиния вскрикнула и закрыла лицо руками.

— Ну неужели ты не понимаешь? — спросила она. — Если я поеду к нему сейчас и скажу, кто я такая, то я никогда не смогу поверить, что его любовь столь же глубока, как моя. Я всегда буду думать, что нужна ему не я, а мои деньги! Да, я знаю, что сейчас он любит хорошенькую женщину. Когда мы рядом, мне кажется, что мы с ним одно целое, что были предназначены друг для друга с самого рождения. И тем не менее меня не оставляет одна мысль. Он женился на женщине ради денег. Он был скуп по отношению к матери, хотя в его распоряжении находилось целое состояние. Неужели ты и вправду можешь думать, что он пожертвует несметными миллионами ради женщины, о которой ему в действительности ничего не известно, кроме того, что она воспламеняет и волнует его?

Тетя Элла Мэй тяжело вздохнула.

— Я знаю англичан, — сказала она. — Для них, в отличие от остальных людей в мире, самое главное — честь семьи. Мудро ли ты поступаешь, Вирджиния, когда просишь так много? Почему тебе недостаточно того, что можно считать почти чудом: ты полюбила собственного мужа, а он полюбил тебя?

— Как бы я смогла жить с ним и терзаться днем и ночью мыслью, что единственное, что ему нужно от меня, это мое тело? — ответила Вирджиния. — Я отдалась в его власть охотно. Я подчинилась ему, потому что люблю его и потому что каждый мой нерв отзывается на его слова, прикосновения, я чувствовала, что нужна ему. Но моя любовь гораздо глубже этого, и я не могу примириться с тем, что буду для него на вторых ролях.

Тетя Элла Мэй всплеснула руками.

— Моя дорогая! — запричитала она. — Ты затеяла рискованную игру с сердцем! Ты слишком многого просишь — наверное, даже больше того, чем сама понимаешь. Все, чем сегодня является твой муж, неотъемлемо от общества, которое вырастило и воспитало его. С самого раннего детства в нем зародилось сознание, что он сам — одно звено в длинной цепи Риллов, уходящей далеко в историю. Его учили, что все его предки жертвовали чем-то ради правого дела. Они отправлялись воевать, хотя могли бы отсидеться у себя дома; они заключали браки, чтобы расширить свои владения. Они внимательно следили, чтобы род не угасал и любой, кто нарушал строгие правила, которые они сами установили, считался не только дурным или порочным человеком, но и предателем всего, что для них свято.

— Я все это знаю, — страстно заявила Вирджиния. — Ты думаешь, я не читала об этом на каждой странице их семейного архива? Я видела это по лицам предков Себастьяна, смотрящих на меня с портретов в картинной галерее и на лестнице. Возможно, ты права! Возможно, семья для Себастьяна — самое главное на свете.

Все последующие дни тетя Элла Мэй видела, как глубоко страдает Вирджиния. Она едва прикасалась к пище, и тетя частенько замечала, как ее племянница допоздна бродит по своей комнате или спускается на рассвете вниз, садится в кресло-качалку на веранде и глядит без устали на раскинувшийся за садом и полями лес. Казалось, только в лесу, под прохладными, зелеными ветвями, служившими защитой от полуденного солнца, Вирджиния находила хоть какое-то успокоение, и тетя Элла Мэй догадалась, что лес немного напоминает ей Англию.