Вавилонские книги. Книга 3. Король отверженных - Джосайя Бэнкрофт
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
За цветочным круглым столом оранжевый сидит на почетном месте. Оранжевый – это совершенство. Оранжевый – это пламя. А напротив леди Оранжевой сидит сэр Пурпурный. Я спрашиваю вас, существует ли более вульгарный цвет? Это слово само по себе напоминает звук, раздающийся из уборной. Пурпурный. Пр-пр-ный. Цвет чернослива, печеночных пятен и клякс. Если я когда-нибудь произнесу хоть слово похвалы в адрес этого ужасного оттенка, пожалуйста, отнимите у меня перо и облейте чернилами с ног до головы.
«Ежедневная греза»
«АВАНГАРД», И ЧТО ОН ПРЕДВЕЩАЕТ НАМ
14 июля
«Авангард», должно быть, самое большое и яркое небесное тело после Солнца и Луны.
Да, я тоже стоял на смотровой площадке и смотрел, как скользит по небу этот огромный серебряный серп. Совершенно уверен, что он мог бы перерезать Башне горло, если бы захотел. Зеваки с биноклями сообщили мне, что оболочка корабля украшена древним гербом Зодчего. Поскольку из меня получился лучший журналист, чем студент, я исследовал эмблему Зодчего, чтобы в точности и в деталях описать ее вам на этих страницах. Она представляет собой колесо из полуодетых мужчин и женщин, марширующих, наступая друг другу на пятки, с грузами кирпичей, кувшинов и снопов пшеницы. Короче говоря, это ужасная маленькая пантомима совершенной человеческой гармонии, которая существует, чтобы напомнить нам, насколько шумны и легкомысленны наши соседи сверху.
Так или иначе, спорить бессмысленно – Сфинкс вернулся.
Власти предупредили меня: мы не должны ожидать, что сам Сфинкс выйдет из корабля, размахивая щупальцами и с пылающей гривой. Якобы Сфинкс посылает своего блюстителя, чтобы тот вещал от его имени. До меня дошли слухи, что блюститель явится с целой свитой интересных людей, и нам будет что нанизать на медленно вращающиеся вертела нашего внимания. Жду не дождусь. Мое перо увлажнилось от предвкушения.
Есть ли кто-нибудь, кто вдохновляет нас на более самоуверенные и недостаточно обоснованные теории, чем Сфинкс? Мы, естественно, с подозрением относимся к его намерениям. Я слышал от ученых людей, будто у него появились некие политические притязания. Другие, столь же мудрые люди уверены, что его возвращение предвещает появление новой и блистательной технологии. (Разумеется, букмекеры Колизея делают ставки на природу этого изобретения. В настоящее время существуют равные шансы на то, что им окажется питьевая молния, механический пояс или гибрид свинины и говядины под названием «мухрю».) И все же другие ученые утверждают, что все это – тщательно продуманный обман, режиссированный неким верхним кольцевым уделом, – неудачный розыгрыш, которому подвергли нас, исконных жителей Башни.
Со своей стороны, я хотел бы знать, почему Сфинкс вообще исчез. Неужели мы истощили его терпение своими ссорами? Или, возможно, наша независимость вызвала у него неприязнь. Знаю, что сторонники ура-патриотизма из нижних уделов предпочитают верить, что он ушел в изгнание из-за нашего превосходства, признав, что высота Башни зависит от ширины ее основания!
Лично я подозреваю, что истина куда банальнее: он бессмертный, который вышел на пенсию слишком молодым, но устал возиться с коллекцией монет и решил вернуться к работе.
Я заметил некоторое беспокойство по поводу того, почему Сфинкс первым делом привел военный корабль именно в наш порт. Это что, угроза?
Может, это вторжение, и если да, предвещает ли оно чудовищную коронацию? Я иногда удивляюсь, почему мы так быстро ожидаем худшего от наших гостей. Я предпочитаю верить, что Сфинкс выбрал нас, потому что знает, в чем мы преуспеваем. Он хотел, чтобы кто-нибудь поднял вокруг него шум. И всем известно, что нам, пелфийцам, нет равных в искусстве бурь в стакане.
Корабли сновали туда-сюда из Добродетели, как пчелы в розовом кусте. Ни в одном нижнем кольцевом уделе небесный порт не видел за день такого оживленного движения, как в северной гавани Пелфии.
Паромы, полные туристов, прибывали ежечасно. С прохладным утренним ветром подкатывали пузатые баржи, нагруженные звериными шкурами для сапожников и рулонами шерсти и шелка для портных, и уходили на дневных термических потоках с полными трюмами нарядов по последней – уже отмирающей – моде. Порт, похожий на четырехзубую вилку, выступал из широкой набережной. Он мог похвастаться двенадцатью причалами, которые достаточно выдавались в сторону открытого неба, чтобы вместить большинство судов до середины корпуса. Каждый причал украшали позолоченные подстриженные деревья, и все они были защищены восемнадцатью башенными орудиями – так называемыми оловянными солдатиками. «Солдатики» выглядели как восьмифутовые царственные саркофаги с золотыми прожилками и с руками, торчащими в трупном окоченении. Штуковины могли полностью разворачиваться на своих основаниях и поднимать «руки» от бедер до ушей, давая артиллеристам такой диапазон движений, с которым ни один корабль не мог бы конкурировать. Между устрашающими башенками росли толстые пальмы в горшках, словно цветы на подоконнике.
В вестибюле «Авангарда» Волета с нетерпением ждала возможности оказаться на берегу и подышать свежим воздухом. Ей до смерти надоел этот тяжелый корабль, имевший обыкновение крениться и раскачиваться, словно стрелка компаса. Она стояла у левого люка рядом с Ирен, Байроном и капитаном и изо всех сил старалась выглядеть так, как велел ей Байрон: сердечной, приятной и покорной.
Ирен прислонилась к багажной тележке, доверху нагруженной чемоданами и шляпными коробками, которые ей предстояло перевезти через порт. Байрон прижался мордой к стальной двери и заглянул в глазок, ожидая сигнала начальника порта о том, что их готовы принять.
– Этот парик чешется, – сказала Волета, почесывая голову под ниспадающими локонами. Благожелательный наблюдатель мог бы назвать парик «блондинистым», хотя она считала, что с объективной точки зрения он желтый. – Такое ощущение, что я нацепила швабру.
– Не чешись, – сказала Ирен, хотя и без особых эмоций.
Волета видела, что подруга все еще не привыкла к униформе. Она почти не возражала против длинных юбок и подплечников, которые прекрасно скрывали ее массивную фигуру, но капор с оборками казался невыносимым. В то утро Ирен сказала Волете, что, если бы портовые крысы Нового Вавилона застукали ее в капоре, они бы умерли от смеха, – точнее, она бы задушила их смеющимися.
– Нас не узнать, – сказала Волета.
– Хорошо, – сказала капитан Уинтерс. На ней был военный сюртук, один рукав которого Байрон отпорол, чтобы освободить место для железной руки. – Не забывай, что случилось в прошлый раз, когда мы пытались здесь причалить.
– А что случилось в прошлый раз? – спросил Байрон.
– Мы закутали корабль в лохмотья, пытались выдать себя за торговцев женами, «оловянные солдатики» нас обстреляли, и мы сбежали с дырой в парусах, – весело сообщила Волета.
– Да, давайте избежим повторения. – Эдит всмотрелась в свое искаженное отражение в полированной латуни рожка, торчащего из стены. Она крикнула в трубу, соединявшуюся с мостиком: – Как там наверху, пилот?