Кавказская война. В очерках, эпизодах, легендах и биографиях - Василий Потто

Рассказывают, что во время катастрофы одна молодая женщина молилась на могиле недавно умершего мужа. Когда началась катастрофа, испуг поверг ее в обморок; она спаслась вместе с кладбищем, но ничего не могла рассказать о том, что происходило в погибших Ахурах.

Два казака, случайно бывшие в Ахурах, при первом ударе вскочили на коней и что было духа пустились скакать на пост. Там застали они своих товарищей, объятых неописанным ужасом. Между тем черная ночь спустилась на окрестность, а наутро казаки, отправившись к подножию Арарата, увидели на месте Ахур только громады скал, снега и льда. Страшные подземные удары еще повторялись, и казаки не решились подъехать к развалинам. Да они хорошо и сделали: обрушившиеся льдины быстро таяли, и вдруг вся эта масса, висевшая над долиной Аракса, опять ринулась вниз, пронеслась в течение двух минут двадцать верст до речки Кара-Су и там почти совершенно исчезла, превратившись в опустошительные потоки густой клокочущей грязи.

Царственный город Ани, столица Багратидов, своими развалинами, быть может, еще более, чем все уцелевшие поныне города и деревни, свидетельствует о старых временах религиозной жизни и деятельности Армении. Армянские предания говорят, что Ани сначала подверглась нашествиям монголов и турок, а опустошительное землетрясение в начале XIV века довершило начатое ими дело разрушения.

С того времени она не поднималась больше из своих развалин. Турецкое и армянское суеверие охраняет ее остатки от конечного истребления. Народ верит, что Божий гнев тяготеет над разоренным городом; кто возьмет его камни и построит себе из них жилище, – болезнь и скорбь будто бы водворятся в доме и не выйдут, пока не возьмут определенного числа жертв. В кучах камней, поросших травой, таятся лишь змеи, да бедная деревушка, лепящаяся к этим развалинам, хранит для потомства имя славной столицы. А было время, когда знаменитый город, один из богатейших городов всей Передней Азии, носил название города церквей, которых в нем, по свидетельству некоторых историков, было до тысячи. И в самых развалинах, среди прекрасных каменных зданий, сохранилось и поныне еще до пятисот остатков этих храмов роскошной архитектуры; а на церковных стенах уцелели даже образа, дающие понятие как о степени развития искусства в древних христианских государствах Востока, так и о костюмах царей, духовенства и вельмож Армении до XIV века.

В числе этих церквей, более или менее сохранившихся, есть одна, которую и турки, и армяне называют Чабан-Килиса – «церковь пастуха». Она отмечена следующей легендой.

В цветущие времена Ани жил в горах бедный пастух, который только раз в году, в Светлое Христово воскресенье, приходил в город помолиться и поставить свечку в храме Божием. Стар стал пастух-пустынник, и плохо уже служили ему усталые ноги. Накануне одной Пасхи собрался он, по обыкновению, в великолепный город Ани и шел целую ночь по глухим горным тропинкам. Весенняя ночь была темна, горные тропинки обрывисты. Множество злых духов, удалившихся на этот раз из Ани, привязались к старику и старались помешать ему прийти к началу заутрени. То бросали они ему камни под ноги, то сводили его с дороги в сторону и толкали в какую-нибудь трущобу. Оспаривая каждый свой шаг, пустынник пришел в город поздно, когда уже в церквах пропели «Христос воскрес». Все церкви, залитые ярким светом свечей и лампад, от пола до купола, были уже битком набиты народом. Толкнулся пустынник в одну церковь, толкнулся в другую, в третью и десятую, – не дают ему прохода: теснота непролазная всюду, а сил у старика нет, чтобы растолкать толпу. Обходил он все Божьи храмы, и все понапрасну. Не слышал он первой заутрени Светлой седмицы и свечи, по обещанию, не поставил. А обещал что-нибудь Богу в будущем, – есть уже грех, не знаешь, что породит завтрашний день. Сокрушился старец зело; стоит на распутье и плачет. Валит народ из церквей: одни на колесницах, другие на конях, большинство пешком; юноши в галунах, красные девы в парче и ожерельях. Все видят бедного пастуха, видят рубища, седины, слезы – и проходят мимо. Ни одной души не тронули слезы, седины и рубища. Идет, наконец, епископ с клиром и, видя старца сетующего, вопрошает его приветливо: «О чем плачешь, старче, во всерадостное утро сие?» Отвечает старец: «Дожил я, отче, до горьких дней: не пустил меня народ в церковь Божию». Потрясая жезлом, вещал владыко: «Подобает старцам не леностно от одра ночного вставати и ранее младых во храм на молитву поспешати». Возопил старец: «Не ленился я, отче, нимало: всю ночь с супостатом боролся и хождением пешим подвизался. Но горе мне, – старцу пустынному сущу: оскудела до остатка крепость мышц львиных и борзость ног оленьих. Народ же ныне весьма ожесточился, и нет уж в юношах цветущих призрения к немощи старческой. Пускай же молятся они в своих церквах, а ты, владыко, построй мне, убогому старцу, особую церковь». Улыбнулся владыко добродушно и вещал мягкой, паче воска, речью: «О, человече! Множеством златниц и серебреников зиждутся храмы в великом городе Ани; рубищем ли твоим и слезами ли твоими построю тебе особую церковь?» Поклонился старец до земли и молвил: «Добре вещал еси, отче: но есть рубище под златом, и есть злато под рубищем. Заутра, прежде нежели тимпан возгласит трижды, многоценное сокровище придет к тебе в кошнице убогой, на хребте онагра пустынного. Возьми сокровище, владыко, и построй старцу убогому церковь».

Сказал и удалился в горы.

Сколько ярких звезд на голубом небе, столько звонких медных голосов в славном городе Ани огласили наутро тишину рассвета. При третьем ударе тимпана владыко сходит с высокого крыльца палат беломраморных и видит онагра, пьющего воду у фонтана. На хребте его ветхая кошница, в какую нищие кладут кусок хлеба, поданный им во имя Христово. В той кошнице лежало сокровище тяжкое; три отрока едва могли снять его. Благочестивый епископ окропил золото водой, произнося слова: «Если ты от нечистой силы, то превратись в прах и пепел». Сокровище не превратилось ни в прах, ни в пепел. Тогда призвал владыко зодчих из Византии и соорудил великолепный храм. Не умирает в народе память о бедном пастухе, строителе богатого храма, и зовется этот храм Чабан-Килиса до нынешнего дня.

Чабан-Килиса устояла против землетрясения, постигшего Ани, и уже молот Магомета II пробил ее круглый и прекрасный купол.

Как последняя искра под пеплом, долго еще существовал среди развалин Ани монастырь Святого Григория. Но богатство его привлекло лезгин, – и они разорили его в половине прошлого столетия.

Недалеко от Ани, на берегу Арпачая, находятся еще развалины – Баш-Шурагеля, в древности Широкована, имевшего, как говорят армянские хроники, сорок верст в окружности. Это был когда-то город, современный Ани, но от прежнего его величия осталась только одна полуразрушенная церковь. Памятники, наиболее переживающие павшую цивилизацию, – это памятники религии. Но местные жители обращаются с ними крайне небрежно, и часто под уцелевшим сводом святого алтаря устраиваются закуты, ночуют животные.

«Печальное и возмущающее душу зрелище! – пишет посетивший одни из подобных развалин. – Невольно зарождается вопрос: зачем пало это величественное здание, в которое уложено столько труда, смысла, царских сокровищ, людских пожертвований? Зачем отдан на разрушение и попрание этот храм, в котором каждый камень посвящен имени Господа и освящен именем Его? Зачем носильщик тяжестей, ишак, ночует на том месте, где преклонялся и молился первосвященник? Конечно, спутники людских скорбей, людские грехи, поглощают нравственное значение храмов, разлагают и превращают вещественный состав их в первобытное, безразличное состояние. «Земля еси и в землю отъидеши» – вот что говорят эти поруганные развалины…»