Вечный колокол - Ольга Денисова

А бубен, упавший в сугроб в двух саженях от костра, разлетелся в щепки и обгорел. Уж бубен-то точно не способен к самовнушению и не поддается внушению извне.

Смертный не способен постичь сложности трех миров, но что мешает ему принять их существование?

У Млада было время подумать, поспорить с Ширяем и отцом, рассказать о своих соображениях Дане. Впрочем, Дана слушала его с легкой, снисходительной улыбкой на губах, отчего он терялся, старался говорить еще более убедительно, но только путался в мыслях и чувствовал себя непонятым.

И все же эти уютные зимние вечера скрашивали мучительную болезнь. Млад чувствовал, как время утекает сквозь пальцы, убегает, тает, и понимал, что на смену этим вечерам в кругу близких людей скоро придет другое время - жесткое и холодное.

Весть о начале войны принес Ширяй. И тут же загорелся своим ходом добираться до Нижнего Новгорода, чтобы вступить в ополчение. В его семнадцатилетней голове было перепутано столько противоречивших друг другу мыслей и чувств, что Млад не брался с ним спорить. Добробой, конечно, не отставал от товарища, однако смотрел на поход немного трезвей: укладывал вещи, взвешивая их в руках, и надеялся предусмотреть все случаи, которые произойдут с ними на войне.

Словно назло, отец пустился в воспоминания о том, как в пятнадцать лет Млад убежал вслед за ним на войну: эту героическую страницу своей жизни Млад хотел бы забыть навсегда, настолько бесславно она для него закончилась. Отец же, напротив, гордился сыном, хотя в то время орал на него и отправлял домой с каждой оказией. Только Млад от оказий быстро избавлялся и догонял отца снова и снова.

В устах отца эта история выглядела намного красивей, чем была на самом деле. Он только начал свой рассказ, когда к ним заглянула Дана (она появлялась почти каждый вечер, хотя Млад давно начал вставать и даже появлялся на лекциях).

- Ну-ка, ну-ка, - тут же ухватилась она за последние слова отца, - я давно хотела послушать, как Младик ходил на войну.

Млад потупился и закусил угол рта от смущения: меньше всего ему хотелось, чтобы эту историю услышала Дана. А отец, как назло, был хорошим рассказчиком и расцвечивал повествование подробностями, свидетелем которых никогда не был и помнить которые не мог.

- В то время князь Борис был очень молод, раздробленная Русь ему не подчинялась, а татары, бывало, доходили до самой Коломны - налетами короткими, быстрыми и разрушительными. За ними оставались черные полосы пожарищ: хлеб горел, лес горел, деревни, города… Говорят, старые московские князья посмеялись над Борисом, который пообещал до осенней распутицы загнать крымчан обратно в их Крымское ханство. И, смеясь, поклялись, что если выйдет все по его словам, Москва признает его своим князем и воеводой. Это, конечно, предание, но и в преданиях есть доля правды.

Отец отхлебнул меду и посмотрел на Добробоя, замершего с раздутой котомкой в руках.

У Млада о том времени были другие воспоминания: он уже занимал среди сверстников прочное положение волхва и шамана, поднимался наверх самостоятельно, мнил себя взрослым и жаждал подвигов, хотя выглядел моложе своих лет, отличался редкой щуплостью и в военном деле не смыслил ровным счетом ничего. Ему тогда нравилась рыженькая Олюша, отдававшая предпочтение крепкому и высокому сыну бывшего дружинника: тот хвастался военными походами отца. Собственно, в ее славу Млад и затеял этот поход.

Отец уехал на войну, забрав молодого сильного коня и телегу; Младу досталась старая костлявая кобыла с незатейливым именем Рыжка. На ней он и крался за отцом до самого Новгорода, вместо проезжей дороги прячась в лесу, застревая в буреломе и увязая в болотцах по самое кобылье брюхо. В первый раз отец поймал его, когда их небольшой отряд встал на ночлег на берегу Волхова. Млад так устал, что, едва свалившись с лошади, задремал под раскидистыми кустами ольхи, не обращая внимания на комаров, на холод сырой еще земли, на обильную росу, вымочившую всю его одежду. Отец, услышав жалобное ржание некормленой Рыжки, выволок Млада к костру: жалкого, дрожавшего от холода и усталости, голодного, с опухшим от комариных укусов лицом. Над ним хохотала вся ватага. Отец же не смеялся, - напротив, ругался долго и обидно, говорил о том, что хомут на шее в походе ему не нужен, что, вместо того чтобы помогать деду, Млад суется не в свое дело, что никто не намерен кормить его задарма, а пользы от него на войне все равно не будет, и много чего еще - не менее правильного и неприятного.

Конечно, Млада и несчастную Рыжку накормили, дали им переночевать у теплого костра, а наутро отправили домой. И если, выезжая из дома, Млад всего лишь действовал по своему усмотрению, не спрашивая об этом никого из старших, то теперь повернуть за отрядом было прямым ослушанием отца. Разумеется, Младу случалось поступать по-своему, но скорей из озорства и по забывчивости: слова отца и деда были незыблемы, непререкаемы. Но на этот раз Млад усмотрел в них явное противоречие с тем, чему отец учил его с детства: мужчина - если он, конечно, мужчина, а не тряпка, - без страха встает на защиту родной земли и откликается на зов соседей, если к ним пришла беда. Именно такой ответ он и приготовил отцу, поворачивая Рыжку на Новгород: боги признали в нем мужчину еще два года назад, отец же продолжает видеть в нем дитя. А он давно не дитя, он прошел пересотворение, он говорит с богами сам, без помощи деда!

Готовый ответ - готовым ответом, а в Новгороде он отцу на глаза старался не попадать.

- Я его ловил раз пять, - рассказывал отец, - и заворачивал домой с почтовыми, под охраной. Но моего сына так просто с пути не свернешь: дожидался ночи - и поминай как звали! Так до самой Тулы и дошел, а добирались мы туда недели три.

Млад глянул на отца, чуть усмехаясь: лучше бы он рассказал шаманятам, какими словами встретил своего сына в Туле. Тогда один из сотников даже вступился за Млада:

- Что ты орешь на парня? Он чай не на чужую пасеку за медом лезет. Хочет воевать - пусть воюет, к себе в сотню возьму, копейщиком. Только спуску не дам и домой, когда воевать надоест, не отпущу.

- Нет уж! - ответил сотнику отец. - Нечего пятнадцатилетнего мальчишку под копыта татарских коней подставлять. Обрадовался, в сотню он его возьмет! Копейщиком! Из копейщиков твоих половина из первого боя живыми не выйдет! Ты погляди, он копье-то поднимет? А коня этим копьем остановит?

Млад очень хотел быть копейщиком и не сомневался, что остановит копьем легкого татарского коня. Конечно, еще больше он мечтал попасть в дружину князя, и Рыжка тогда не казалась ему столь безнадежной в качестве боевого коня, хотя за время похода можно было убедиться в ее полной к бою непригодности: она шарахалась в сторону от каждого громкого звука. Запах же крови, пожары и грохот пушек, которым встретила их Тула, довели лошадку до срыва: только когда Млад закрывал ей глаза, уши и ноздри, она переставала биться и рвать повод из рук.

К досаде Млада, отец оставил его при себе, помогать лечить раненых, хорошо зная, что тот не приспособлен к лекарскому делу: с одной стороны, он не умел отстраняться от чужих страданий, не примерять их на себя, а с другой - боялся крови и открытых ран. А вдобавок ко всему даже простую повязку на порезанную руку или ногу лепил кособоко, отчего легкораненые бранили его и обзывали неумехой, хотя он очень старался и очень переживал.