Что-то гадкое в сарае - Кирил Бонфильоли

— Джок? — уточнил я.

Форма сделала ко мне древовидный шаг и очень сильно стукнула меня в висок. Я упал — медленнее, чем вы можете вообразить, — на землю, и моя физиономия шлепнулась в грязь с такой благодарностью, словно то была подушка. Я оказался неспособен к шевеленью, однако не вполне бессознателен. На меня обратился луч фонарика; я сомкнул ему навстречу мучимые вежды, но прежде успел заметить перед самым носом ботинок. Хороший ботинок, рыжевато-коричневый походный — такой я сам мог бы купить у «Дакера» в Оксфорде в те дни, когда мои счета оплачивал папенька.

Свет погас. Я почувствовал, как мой висок знающим манером ощупывает рука; болело там дьявольски, но без крепитации — я осмелился надеяться, что буду жить. Затем уже две крепкие руки подняли меня на колени, и я открыл глаза. Надо мною высилась ужасающая фигура с такою рожею, какую отвергла бы и преисподняя. В такой от меня близости, что я испытал на себе всю силу ее вони, коя была отвратительна. Затем у фигуры возделось колено и в оглушающей, ослепляющей вспышке вошло в соприкосновение с кончиком моего подбородка.

В ступоре моем со мною происходили смутно осознаваемые вещи: меня обыскивали, меня колотили, дергали и валили. Я мудро предпочел оставаться сонным, и сон снизошел ко мне, пока в правом ухе не завопила мучительная боль. От этой боли я неистово дернулся в сторону, но преуспел лишь во мгновенном пробуждении от мук, что были гораздо острее. Возле самого уха случился мощнейший взрыв, затем — еще больше боли. Теперь уже окончательно проснувшись — некоторым образом, — я собрал в себе довольно здравого смысла, чтобы остаться недвижимым, пока мой пугающий противник с шелестом удалялся. Удостоверившись, что его больше нет, я деликатно прощупал ситуацию. Я обнаружил, что стою у дерева. Ноги и руки мои пребывали свободными от уз. Я попробовал шевельнуть головой — и завопил. Бесконечно бережно я затем поднял руки к голове, упрашивая их сообщить моему невменяемому рассудку, что все это значит. И когда руки сие послушно исполнили, я лишился чувств снова — как и вы бы на моем месте, — и тут же опять пришел в себя с новым воплем боли.

Ухо мое, изволите ли видеть, было пришпилено к дереву.

Я очень спокойно простоял, казалось, целый час. Затем дотянулся и вытащил из заднего кармана брюк свой «банкирский особый». Наполнил легкие и открыл было рот, чтобы звать на помощь, но челюсть моя забилась в агонии, раздался кошмарный скрежет, и мой язык обнаружил, что зубы у меня размещаются не там, где им положено.

Я направил пистолет в воздух и нажал на спуск, но сил на автоматическую стрельбу не было. Обеими руками мне удалось взвести курок, после чего я выстрелил. И еще раз. И, с неимоверными трудностями, еще. Джок часто служил мне заряжающим на полигоне, и сигнал бедствия из трех выстрелов опознает.

Ждал я вечность. Больше патронов на сигналы я тратить опасался — мне они пригодятся, если вернется безумец. Время я проводил, стараясь не заснуть — стоило мне чуть померкнуть, и вес тела зубодробительно перемещался в ухо, — и стараясь припомнить, кто приколачивал мелких правонарушителей к деревьям, Лобенгула или Кетчвайо[193]. Их жертвам приходилось самим отрываться, пока их не оторвут гиены.

Наконец я услышал рев Джока — самый приятственный рев в моей жизни. Я слабо вякнул в ответ. Рев послышался ближе. Когда Джок в конце концов замаячил передо мной, я направил пистолет ему в живот. Часом ранее я бы доверил ему собственную жизнь, но сегодня ночью весь мир обезумел. Мог помыслить я лишь об одном: я не допущу, чтобы мне снова сделали больно. Он шагнул ко мне. Я жадно принюхался. Ни дуновения отвратительной ведьминой вони.

— Вы нормально, мистер Чарли? — спросил он.

— Эя ог оаг, — объяснил я.

— Э?

— Ог оаг, — раздраженно повторил я, показывая на подбородок.

— Рот сломан. Ептыть, и точно.

— Уо ииго, — прибавил я, показывая на ухо.

Он чиркнул спичкой и зашипел от расстройства чувств, увидев, в какой передряге я оказался. Гвоздь, судя по всему, загнан был по самую шляпку; ухо мое вокруг него распухло и налилось кровью.

— Сдается мне, гвоздодер под него не подсунуть, мистер Чарли. Придется резать.

Мне не хотелось знать, что он собирается делать, — я желал одного: чтобы он это сделал, дабы я мог лечь и уснуть. Я энергично зажестикулировал в направлении уха и накрепко захлопнул глаза.

Скрипеть зубами, пока он прорезал канал от шляпки гвоздя до края ушной раковины, я не мог — зубы мои не сходились, — но помню, что лил обильные слезы. Джок попросил меня чуть подвинуть голову. Бесполезно — хрящ под шляпкой держался упорно. Повисла долгая пауза, а затем, к своему ужасу, я ощутил у самого угла своего глаза острие Джокова ножа. Я конвульсивно дернулся и заорал; ухо оторвалось.

— Звините, мистер Чарли, — сказал Джок, подымая меня из благотворной грязи.

В следующий раз я пришел в себя, когда Джок выволакивал меня из машины в отделение скорой помощи больницы Сент-Хелиера. Он прислонил меня к стойке, из-за которой любезная, однако строгая дама защелкала на меня языком. Она выдала Джоку бланк для заполнения, однако я выхватил его и накарябал: ПРОВЕРЬ КАК ИОАННА. Джок кивнул, опустил меня на пол и исчез.

В следующий после этого раз я пришел в себя под слепящими белыми огнями и сострадательным черным лицом. Последнее, судя по всему, принадлежало пакистанскому врачу, который занимался искусной вышивкой по моему уху. Он радостно мне улыбнулся.

— Оч-чинь жуткая авария, — заверил меня он. — Скажите благодарю счастливым звездам, что вы в земле еще живучих.

Я начал было открывать рот, чтобы заметить нечто остроумное по поводу Питера Селлерса[194], но понял, что не могу. Открыть, то есть, рот не могу. Он был весь как-то скован, а язык мой словно запутался в клубке колючей проволоки.

— Пожалуйста, ведите вполне потише, — сказал милый доктор, — и будете как новенький в мановение глаза. Если нет, вся моя добрая работа отойдет коту.

Я повел себя тише.

— Сестра, — позвал он через плечо, — пациент уже на поверхности.

Помахивая бланками, возникла строгая дама из Приемного Покоя.

— Пока хватит только фамилии, адреса и ближайших родственников, — сказала она не слишком строго. Я поднял ручку весом в центнер и написал искомое. Сестра удалилась. Но через секунду возникла вновь и что-то зашептала врачу.