Дерзкая темная ночь - Кристина Лорен

Я киваю:

– Все нормально. Мы разберемся. Я рада быть с тобой сегодня вечером.

– Я тоже.

Он снова целует мою ладонь, и мы проводим несколько молчаливых минут, глядя на звезды, когда скрипит задняя дверь, и я знаю, что на нас смотрит папа. Представляю, что он видит: его дочь лежит на траве рядом с держащим ее за руку мужчиной, и это происходит впервые на его глазах. Не знаю, что он чувствует: радость вперемешку с печалью или только радость. А может, это для него столь же пугающе, как и для меня.

– Ужин готов, – тихо зовет он.

Стол накрыт скатертью, а салфетки украшают латунные кольца, в центре стола – свечи. Нахмурившись, я смотрю на него и вижу его скорее восторженный, а не поддразнивающий взгляд. По нему заметно, что он и сам знает, что слегка хватил через край, и я неохотно ему улыбаюсь.

Оливер садится напротив папы и рядом со мной, и в молчании мы кладем себе еду. Не будь здесь меня, они оба беззаботно бы смеялись. Не будь Оливера, мы с папой беззаботно бы смеялись. Уж и не знаю, какой из вариантов лучше. Папа неловко откашливается и смотрит на нас:

– Я действительно рад за вас обоих.

Я открываю рот попросить сменить тему, господи боже, но Оливер словно чувствует что-то, чего не чувствую я, и сжимает мое колено под столом.

– Спасибо. Это до сих пор потрясающе. – Он улыбается папе и отправляет в рот вилку с салатом.

– А все началось с дружбы, – кивая, говорит папа.

– С дружбы, – повторяет Оливер.

Отпив воду, папа смотрит на меня, и я наконец вижу, что заметил Оливер: папа обычно прячется за подколками, а сейчас он не скрывает эти редчайшие эмоции.

– Мы с мамой Лолы познакомились в баре. – Он склоняет голову набок и улыбается. – Судьбоносная встреча. Как оказалось, быть врагами у нас получилось куда лучше, но пока были друзьями, это было ужасно мило. Хочу, чтобы у тебя был кто-то, с кем бы у тебя хорошо получилось быть другом.

Приподняв брови, я бросаю на него взгляд, молча спрашивающий – мы что, собираемся сейчас это обсуждать? Он смеется. Даже вдвоем мы не говорим о маме, не говоря уже о присутствии кого-то третьего. Это толком не исследованная территория. Этим летом ее нет с нами по срокам на год больше, чем длился их брак. А я знаю самое основное, что должен знать любой ребенок: у них был неплохой брак. Не замечательный, конечно, но мы толком никогда не были вместе из-за его командировок в горячие точки. А когда он вышел в отставку и вернулся, для нее все стало еще труднее. Повзрослев, я сделала вывод, что папа ее давным-давно простил за то, что она ненавидела сама себя слишком сильно, поэтому больше не стала пытаться со мной поговорить.

Думаю, она трусиха, которая не хочет никого беспокоить.

В соседней комнате Том Петти поет о свободном падении, мелодия заставляет меня чувствовать, будто время повернуло на новую, более широкую петлю спирали. А мы просто ходим по кругу, и в какой-то части мне всегда будет двенадцать лет, я всегда буду идти рядом с родителем, который заботится обо мне.

Во мне так сильно увеличивается благодарность отцу, что становится трудно дышать. Я накрываю ладонь Оливера своей, признательная ему за свое свободное дыхание, за некий шаг в сторону, чтобы увидеть картину целиком, и спрашиваю папу:

– А где Эллен?

Он явно счастлив, что я завела про нее разговор: расплывается в улыбке и начинает подробно рассказывать о ее рабочем графике и планах на поздний ужин с друзьями.

Рука Оливера отвлекает своим теплом – я чувствую сухожилия и кости, гладкую кожу, волоски. Мне хочется поднять ее со стола и прижать к лицу.

* * *

Оливер рисует маленькие круги у меня на бедре, пока везет нас домой. Не знай я его так хорошо, решила бы, что он рассеян, но Оливер ничего не делает без умысла. Если он молчалив (это всегда намеренно, если расслаблен), это не значит, что он перестает наблюдать.

– Где ты хочешь заняться сексом? – глядя прямо перед собой, спрашивает он.

Я с улыбкой поворачиваюсь к нему:

– Прямо сейчас?

Он со смехом отвечает:

– Нет, я про какое-нибудь безумное место, чтобы сделать это там когда-нибудь. А прямо сейчас я везу тебя к себе.

Я задумываюсь:

– «Этот маленький мир» в Диснейленде[43].

Он бросает на меня взгляд и возвращает на дорогу:

– Немного банально, не? И полагаю, незаконно.

– Скорее всего. Но всякий раз я не могу не думать, каково это бы было найти там укромный уголок.

– Ночью, например, – негромко соглашается он. – Где-нибудь вдали от всех. И разденемся ровно настолько, чтобы я смог оказаться внутри тебя.

Сглотнув, я веду его рукой вверх по своим бедрам, представляя его приспущенные джинсы, мышцы живота и мягкие волоски на нем и его неистовые быстрые движения во мне.

– Значит, хочешь прокатиться, пока я буду тебя трахать? – как ни в чем не бывало спрашивает он и включает поворотник.

От его грубых слов, произнесенных рычащим тоном, у меня по рукам бегут мурашки.

– Только если буду уверена, что нас не видно и не слышно.

– Там в любом случае без конца играет эта идиотская музыка. – Он не смотрит в мою сторону, но улыбается. – И мне придется быть достаточно шумным, чтобы ты меня услышала. – Говорит он и сворачивает на свою улицу.

А я, как только он это сказал, вспоминаю его ритмичные стоны и хрипы, сопровождающие каждый его сильный толчок.

Оливер паркуется, глушит двигатель и поворачивается ко мне. В тишине тихо пощелкивает двигатель, а я чувствую, как мое колотящееся сердце пытается выскочить через горло, когда он медленно наклоняется, сфокусировав взгляд на моих губах.

Дом – вот он, в двадцати шагах, а мы тут, в машине, целуемся так, будто год не были вдвоем. Поцелуи Оливера длятся минуты, часы, дни, пока мои губы не начинают болеть от его щетины, но мне совсем не хочется, чтобы он ее сбривал. Я тону в ощущениях его языка, зубов и стонах, когда он прижимает меня к двери.

Его голод так очевиден, когда он протягивает руку и обхватывает мой затылок. Я слышу звуки, что он издает, когда с каждым поцелуем наклоняет мою голову под новым углом, и каждый раз я притягиваю его к себе все сильнее, посасывая и покусывая его губы:

– Я хочу уже внутрь.

– Ты получишь меня. Внутрь, – со смехом отвечает он и открывает мою дверь, от чего мы чуть не вываливаемся наружу, и он еле выползает с моей стороны, практически укладывая меня на землю. Любой, кто увидит нас, решит, что мы напились.

Так вот оно какое, это притяжение. Я точно знаю. Нечто одновременно вызывающее оцепенение и пронзающее насквозь. Это заставляет меня чувствовать себя впервые живой и в некотором роде мертвой, когда убиты воспоминания обо всех других до этого мужчинах. И когда убиты воспоминания о том, каково это быть отсюда за две сотни километров.