Суперагент Сталина. Тринадцать жизней разведчика-нелегала - Владимир Чиков

В последующие дни они посетили Кусково, Коломенское, Архангельское, Центральный парк культуры и отдыха имени Горького, катались на санках с Воробьевых гор и на «русской тройке» в Измайлово, побывали в Третьяковской галерее и в Музее изобразительных искусств имени А. С. Пушкина. По вечерам ходили в театры и на концерты Эдди Рознера, Изабеллы Юрьевой и Леонида Утесова, смотрели советские фильмы «Александр Невский», «Веселые ребята», «Трактористы» и «Мы из Кронштадта». Потом Луиза нежданно-негаданно заинтересовалась православными храмами. С трепетом души она ходила по утрам на богослужения в собор Сретенского монастыря и в церковь Симеона Столпника на Поварской, восторгалась белокаменными храмами Троицы и золочеными куполами церквей в Царицыне и в Новодевичьем монастыре.

Незаметно наступила весна, и белоснежное царство на улицах Москвы стало превращаться в серость и слякоть. Тепло радовало всех и пробуждало новую жизнь. Макса же наоборот потянуло к прежней жизни: он написал на имя руководства разведки заявление с просьбой разрешить ему вместе с Луизой поехать на родину в Литву. Однако ему в этом отказали по соображениям возможной расшифровки и обязали в течение месяца подготовить отчет о работе за прошедшие семь лет.

Разведчик-нелегал написал его ровным аккуратным почерком на сто шестидесяти страницах, причем не в форме обычного, сухого отчета — протокола событий и мероприятий, а как документальное повествование о проведенной им разведывательной деятельности с ее спецификой в различных странах Латинской Америки. В конце отчета он сделал приписку:

«Оглядываясь на пройденный путь в советской разведке, вижу с грустью, что за тридцать четыре года жизни я сделал и много, и мало по сравнению с тем, что мог бы и обязан был сделать.

Если Вы считаете, что с точки зрения моего дальнейшего использования, будет полезно рекомендовать меня в члены ВКП(б) и оформить советское гражданство, я прошу Вас сделать это. Если же Вы считаете, что это пользы делу не принесет или по каким-то соображениям рано еще ставить об этом вопрос, я согласен буду с Вашим решением. Формальная сторона этого вопроса меня не интересует, она мне безразлична. Единственное что меня интересует, это быть в будущем более полезным, чем в прошлом. Другого интереса у меня в жизни пока нет и не будет. Возможно, я грешу чрезвычайным оптимизмом, но у меня есть огромная вера в то, что смогу еще долгие годы работать на благо Вашей разведки. Мне, конечно, совестно писать об этом, иногда кажется, что я не имею права ставитъ перед Вами эти и другие, так называемые личные, вопросы. Но с другой стороны, если бы я их не ставил, это было бы странным и необъяснимым поведением с моей стороны. Уверен, что Вы поймете меня правильно.

Макс.

13 июня 1947 года».

Принимая из рук Макса отчет о работе, Тринев заметил:

— Теперь вы можете спокойно отдохнуть в одном из совминовских санаториев на Черном море.

— Нам лучше бы съездить в Литву. Очень хочется повидаться с братом и родной тетушкой, — откликнулся Макс.

— Нет, это невозможно. Нельзя вам сейчас засвечиваться. К тому же ваш брат давно уже живет в Польше. Да и руководство разведки не идет на это. Оно опасается вашей расшифровки даже в Советском Союзе. По возвращении из санатория нами запланирована ваша встреча с одним из замов начальника разведки, — предупредил его Тринев.

— Вы имеете в виду с Зарубиным?

— Нет, с Александром Михайловичем Коротковым.

— Как?.. Он стал уже заместителем начальника разведки? — удивился Макс.

— Он назначен на эту должность в прошлом году.

— Передайте ему привет и наше согласие поехать на отдых к Черному морю.

— Поедете вы туда по документам не Василия Петровича Абрикосова, а в качестве нашего болгарского друга Веселина Зарева.

— Мне уже не привыкать к бесчисленным новым кличкам и фамилиям, многие из которых я даже не помню. Поэтому назовите меня хоть турком. Языком я прекрасно владею, так что, пожалуйста. Прошу вас лишь об одном: не изменяйте прежний псевдоним Луизы, пусть она останется Инелией Идалиной дель Пуэрто Невес. В отличие от меня она не любит частые замены ее имени.

— Хорошо, мы учтем это…

* * *

Черноморское побережье района Сочи с его летней жарой и высокой влажностью, вечнозеленой растительностью и раскованностью отдыхающих — все это напоминало Луизе родную Мексику и наводило на нее длительную, зудящую скуку, которая подступала к сердцу и давила ее повсюду, где бы она ни была вместе с мужем. В конце концов она не выдержала и призналась Максу, что хотела бы хоть на несколько дней вернуться в Мехико и увидеть своих родных:

— Больше всего я скучаю по маме и сестрам. Мне очень не хватало их и раньше, но особенно сейчас, когда мы находимся здесь, в Сочи, напоминающем мне Мехико…

Макс не сразу ей ответил. Подумав, сказал:

— Обещаю, что ты повидаешься с ними в этом году. Я прекрасно понимаю тебя, потому что и сам горю желанием попасть на свою малую родину Трокай. Это самое красивое место на литовской земле. И оно не так уж далеко от Москвы…

— Но у тебя там нет таких близких родственников, как у меня в Мексике, — перебила его Луиза.

— Да дело-то не только в родственниках. Родина — это где родилась твоя душа, твой дух, где ты впервые узнал, что такое добро и зло, правда и ложь, горе и счастье, любовь и ненависть, то есть все то, что сопровождает потом человека всю его жизнь. Родина есть Родина, она всегда манит к себе, как мираж… Я, наверно, виноват перед своей Родиной потому, что покинул ее четырнадцать лет назад. И, может быть, в наказание за это с того времени, будто шальной дух, гоняет меня постоянно по чужим городам и весям. Ты же знаешь, что я уже пожил и поработал в четырнадцати странах мира…

Луиза тяжело вздохнула.

— А ты оказывается далеко не Жорж Жак Дантон. И вообще ты далек от него, хотя ты тоже был, как и он, революционером, — с упреком произнесла она.

— А при чем тут Дантон? — удивился Макс.

— Сейчас объясню. Дантон, в отличие от тебя, когда ему грозила даже смертная казнь, отказался бежать из Франции. Он сказал тогда прекрасные слова, ставшие впоследствии крылатыми. Ты должен знать их…

— Ты имеешь в виду: «Разве можно унести отечество на подошве башмаков?»

— Да.

— Родину, конечно, невозможно унести с собой. А если бы можно было ее перетаскивать, как мешок с опилками, то и цена ей была бы грош…

— Отсюда вывод, — подхватила Луиза, — не покидай ее, родимую, надолго, разделяй ее судьбу, храни, оберегай, цени и не кляни в тяжелые минуты жизни. И делай все для нее, что в твоих силах. Не зря же говорят: землю, на которой ты родился и которая вскормила тебя, ни на что нельзя променять. Она для каждого из нас или есть, или ее нет. И потому Родина, как и мать, всегда одна.

— Это ты хорошо сказала. Ну, а поскольку тебя гложет здесь скука, мы прервем свой отдых и без санкции Центра махнем в Литву.