Лишь в твоих объятиях - Кэролайн Линден

В широко открытых глазах, в которых роились золотистые искры, не было сомнений.

— Почему?

— Потому что… — Он покачал головой и отвел глаза. — Я так захотел.

Она осталась спокойной. Он не удивился бы, если бы она развернулась и пошла — или побежала — прочь.

— Теперь понятно, почему… вас послали искать моего отца. Вы сказали, что у вас есть таланты, которые необходимы для таких поисков, и я все гадала, что вы имели в виду.

— Да. Хейстингс обратился к моему начальнику, и тот послал меня.

Она несколько раз моргнула, потом сглотнула, и он не мог оторвать глаз от ее шеи.

— Тогда… Значит, министерство внутренних дел интересуется тем, где мой отец? Почему?

— Я не знаю. — У него были лишь некоторые подозрения, и только. Алек старался гнать все это от себя, решив, что годы жизни среди лжецов, мошенников и прочих негодяев сделали его чересчур подозрительным. Вероятнее всего, исчезновение Тернера связано с каким-нибудь несчастным случаем или его решением сбежать от семьи. Если какое-либо из его подозрений оправдается, он без колебаний сообщит ей об этом, но в отсутствие доказательств…

Ее плечи поникли.

— Сомневаюсь, что мы когда-нибудь узнаем о том, что с ним случилось. И узнаем ли вообще хоть что-нибудь. Я все больше убеждаюсь, что он совсем не тот человек, каким мы его знали, и каким он был в наших глазах.

— Я не считаю, что все потеряно, — сказал Алек. — Пока еще нет.

Она смотрела на него, и робкая улыбка тронула ее губы.

— Спасибо вам, — шепнула она. — Ваша уверенность придает мне сил.

Алек понимал, что она имеет в виду. В те дни, после Ватерлоо, только один Питербери знал, что он жив, и единственный верил в то, что он ни в чем не виноват. Всего один человек был на его стороне, но это так много значило, хотя Питербери действовал мучительно медленно и с такими мерами предосторожности, что, казалось, ничто никогда не изменится к лучшему. Алек месяцами влачил жалкое существование, и только поддержка верного друга была для него лучом света во мраке. А теперь рядом с ним стоит Крессида Тернер, на которую благотворно влияет его присутствие. Она верит в него и смотрит на него сияющими глазами. Как-то непривычно ему было ощущать себя человеком, на которого рассчитывают, но это не чувство гордости или тревоги, а удовлетворение от того, что он может помочь выжить.

Он протянул руку, и она с готовностью ухватилась за нее, продолжая робко улыбаться. Он шагнул к ней.

— Оставайтесь, — сказал он. — Вам здесь рады. Если хотите, оставайтесь.

Ее губы раскрылись. Жилка на шее обозначилась сильнее. В ее взгляде было желание и неуверенность.

— Мне бы хотелось, чтобы вы остались, — прибавил он. Она кончиком языка провела по нижней губе — гибельно для него. Он сделал следующий шаг, и их уже ничто не разделяло. Ее голова запрокинулась назад, и она призывно качнулась навстречу ему. Алек уже почти коснулся ее губ. — Останьтесь, — выдохнул он. — Пожалуйста.

— Да, — шепнула она, и он поцеловал ее.

Когда их губы встретились, Крессида почти перестала дышать. Каждая жилочка в ней замерла — она боялась рассыпаться на тысячу осколков, пока он нежно, благоговейно целовал ее. Он все еще удерживал ее руку в своей, так что соприкасались только их руки, но нечто гораздо большее удерживало ее на месте. Крессида представления не имела, что будет дальше. Ее неудержимо влекло к другому разбитому сердцу, влекло нечто такое, что было сильнее желания. И пока они целовались, в ее сознании всплыло изречение ее отца, которое он любил повторять во время игры в карты: «Кто не рискует, тот и не выигрывает». Сегодня эта отцовская фраза вполне соответствовала ее состоянию.

Июль 1815 года

Лес Суань, Бельгия

Алек несколько дней приходил в себя после ухудшения его состояния, вызванного путешествием в Брюссель. Джеймс Питербери нанял экипаж и отвез его обратно на ферму, пообещав приехать, как только разузнает что-нибудь. Похоже, он поверил Алеку, по крайней мере, на тот момент, и был готов ему помогать. Конечно, это его мало утешало, но давало хоть какую-то надежду.

Рана у Алека снова стала открываться, и вдова Густав хлопотала над ним, качала головой, бинтовала туже, чем прежде, и бормотала что-то неразборчивое. Он был уверен — вдова хочет, чтобы он как можно скорее поправился и убрался восвояси, но теперь идти ему было некуда. Он не только не мог отправиться в Англию или снять комнату в Брюсселе, он не имел права даже высунуть нос из леса, чтобы, не дай Бог, не наткнуться на кого-нибудь.

Алек пребывал в шоковом состоянии. Ему оставалось только бесконечно размышлять над тем, как и почему его вдруг стали считать изменником. Джеймс сумел выяснить только то, что доказательством измены послужили какие-то бумаги, якобы найденные в вещах Алека после сражения. Или это ужасная ошибка, которую можно было бы сразу обнаружить, прочитав бумаги, или кто-то намеренно подложил их в его вещи. Мрачные мысли одолевали его, когда он раздумывал над тем, кто бы это мог быть и зачем он это сделал. Ему приходило на ум лишь одно объяснение. И если он был прав, то человек, имевший такой коварный замысел, легко мог его осуществить после сражения, воспользовавшись царящим вокруг хаосом.

Он знал, что слыл среди драгун скандалистом, отличающимся особой храбростью, за которую подчиненные его уважали, а начальство к нему благоволило. Но в армии всегда хватало честолюбцев и людей с несносными характерами. Продвижение по службе неизменно зависело от командиров — похвала в рапортах была неоценима. Но в любом случае никому нельзя было продвинуться, пока не открылась вакансия на следующий чин. Алек не думал, что кто-нибудь из его младших офицеров был способен на то, чтобы добиваться повышения такой ценой. Проходили дни, Джеймс не возвращался, и Алек терялся в догадках.

Наконец, через неделю, Джеймс Питербери появился. Алек в это время складывал дрова, которые сосед нарубил для вдовы в благодарность за то, что она спряла ему шерсть. Это была тяжелая работа, но Алек твердо решил как можно скорее восстановить свои силы.

Французская сабля скользнула по его ребрам и зацепила ключицу. Каждый раз, когда он поднимал руку, его мышцы пронзала острая боль, но он заставлял себя поднимать полено за поленом, превозмогая боль. Он отказывался признавать себя калекой. Услышав приближение всадника, он с облегчением прервал работу и с надеждой ждал новостей.

Питербери так долго привязывал лошадь к дереву, что Алек понял: у него плохие новости. Он отвернулся, наклонил голову, краем рубахи вытер со лба пот. Господи, он почти поверил в то, что Джеймс найдет ошибку, причем без труда. Но если окажется, что проверить невозможно и ему не поверили, то, что тогда делать? Сзади раздались шаги.

— Как дела? — спросил он, не поворачиваясь. Последовала пауза.

— Боюсь, не так хороши, как нам хотелось. Алек кивнул: