Запределье. Осколок империи - Андрей Ерпылев

— Ну-с, — улыбнулся он. — Ведите…

* * *

— Машенька опять грустит, — сообщил Ванечка Вере, читавшей в тенечке книжку. — Поиграй с ней, Верочка, а?

— А ты сам? — заложила страницу девушка сорванным с дерева листком.

— А я не умею, как ты, — хитро улыбнулся мальчик.

— Ох, хитрец, — засмеялась та, откладывая книгу на расстеленный на траве платок. — А то я не знаю.

Верочка Званцева была одной из тех нескольких старших подростков, что пережили недавнюю «детскую чуму». Если быть точным, то она была самой старшей из них — в то лето ей шел шестнадцатый год. И как для многих из перенесших странную болезнь, она не прошла для нее даром…

Умерших от «чумы» было относительно немного, но далеко не все выздоровели полностью. Очень многие и после полного исчезновения симптомов болезни производили впечатление нездоровых. Переходящая в апатию задумчивость, отсутствие интереса к обычным в их возрасте играм, замедленная реакция… Новоросские медики серьезно опасались, что неведомая инфекция привела к необратимым изменениям в мозгу детей и подростков. Оно и неудивительно, если учесть, что большую часть времени у них тогда держалась температура за сорок градусов. Как это водится и при обычных заболеваниях, могли остаться различные осложнения. По прикидкам профессора Серебренникова, таких «осложненных» было не менее сорока процентов от числа всех заболевших, и выяснить точное их число не представлялось возможным — многие крестьяне, обозленные бессилием врачей в отношении их чад, наотрез отказывались беседовать о состоянии детей.

Обычные дети сторонились «чудных», дразнили их и всячески шпыняли, поэтому те чаще всего либо сидели безвылазно по домам, либо собирались в стайки и проводили время вместе. Если бы взрослые задались целью выяснить, чем занимаются их «чудные» дети, то были бы немало удивлены: они не играли друг с другом, почти не разговаривали между собой. Непривычно тихие дети сидели день-деньской где-нибудь в укромном уголке или медленно бродили, так же стараясь не попадаться никому на глаза. Наблюдатель был бы удивлен постоянным составом таких «компаний», сложившихся раз и навсегда. Там не было ссор и никто не покидал свой круг из-за обид на товарищей. Самое же странное, что состояли такие «стайки» из детей всевозможных возрастов — от едва вставших на ноги до вполне самостоятельных подростков, причем и мальчиков и девочек. Не было различий и по сословному признаку: в одной и той же группе легко уживались дети крестьян и офицеров, казаков и чиновников. Занятые своими будничными делами взрослые только рады были, что их «убогие» отпрыски нашли себе занятие по душе и никому не мешают.

И еще одно: «стайки» перемещались строго в границах избранных ими территорий, никогда не забредая на «чужие», хотя конфликтов между двумя группами никогда не возникало. Но мало кого интересовало поведение «странных» детей…

Маленькая Машенька, бледненькая, худенькая, похожая в своем нарядном платьице на куклу, сидела на травке прямо посреди лужайки и смотрела прямо перед собой огромными голубыми, тоже кукольными глазами. Личико ее не выражало ровным счетом ничего, и с чего ее приятель взял, что ей грустно, было совершенно непонятно. Когда двухлетнему существу грустно, это обычно сразу видно всем на свете…

Но Верочка не размышляла об этом. Девушка, совсем не думая о платье, тоже опустилась на колени рядом с застывшим, как маленькое изваяние, ребенком. Видя это, остальные дети тоже начали проявлять интерес. Если можно так назвать то, что они наконец изволили обратить внимание на своих соседей.

Верочка подняла ладони на уровень глаз и принялась изучать что-то, казалось расположенное между ними. И несколько минут спустя между девичьими ладошками из сгустившегося воздуха действительно появилось нечто…

* * *

— Вы видели? — прошелестел Модест Георгиевич на ухо генерал-губернатору. — Вы видели это?

— Вы уверены, что это — не иллюзия? — ответил Владимир Леонидович, стараясь унять расходившееся сердце.

— Но вы же сами видели…

Увиденное двумя пожилыми людьми, спрятавшимися от ребячьей стайки за широко разросшимися кустами сирени, действительно потрясало. Если бы дело было в цирке, такое, конечно, никого не удивило бы, но когда обычная, хорошо знакомая девушка, совсем не фокусник, скрывающийся под экзотическим псевдонимом какого-нибудь Лоризелли-Кравчука, вытворяет такое, что не под силу никакому иллюзионисту… Генерал-губернатор мог поклясться, что пестрая тропическая птичка не спустилась девице Званцевой в руки, а именно появилась, вылепилась из туманного облачка, сгустившегося за какие-то минуты из ничего. Да и не производила девушка, сотворившая птицу, — другого слова просто подобрать было нельзя, впечатления удачливой фокусницы: бледная, усталая, она сразу же после того, как дети отвлеклись новой игрушкой, вернулась на свое место и прилегла на траву, зябко кутаясь в платок.

И бедный внучек Ванечка, которого после смерти Машеньки он никогда не видел смеющимся, веселился вместе со своей подружкой, так похожей на его умершую сестренку…

— Давайте выбираться отсюда, — толкнул его в бок локтем академик. — Главное мы уже видели, надо это обсудить.

Оба пожилых человека, стараясь не шуметь, выбрались из кустов и уселись в дрожки, поджидавшие их.

— Едем обратно? — спросил Привалов.

— Нет, — после минутного раздумья ответил Владимир Леонидович. — Я думаю, что обо всем случившемся нам стоит рассказать отцу Иннокентию. Боюсь, что материалистического объяснения увиденному мы не найдем. Вы, конечно, не согласны?

— Отчего же, — Модест Георгиевич тоже выглядел задумчивым. — Я, как вы знаете, не оголтелый материалист, а в университете, ректором которого я имею честь состоять, есть и профессор богословия… Едем к отцу Иннокентию.

Но доехать до церковного подворья они не успели — озабоченный святой отец попался им навстречу на полдороге.

— А мы к вам, владыка!.. — с улыбкой начал было Привалов, но священник только отмахнулся и полез в пролетку.

— Некогда, Модест Георгиевич! — с Еланцевым он даже не поздоровался, что со степенным протоиереем случалось нечасто. — Беда, господа!..

* * *

Можно было бы сказать, что Ксенофонт Андрианов возвращался сегодня домой навеселе. Если бы его состояние имело хоть какое-то отношение к веселью. Нет, выпитая в казенном кабаке «монополька» не только не развеяла его мрачное настроение, но только усугубила его. Вряд ли кто-нибудь поверил, повстречав угрюмого мужика и наткнувшись на его тяжелый взгляд из-под насупленных бровей, что еще пару лет назад он был весельчаком и заводилой, гармонистом каких поискать и грозой окрестных женщин — особенно вдовиц средних лет. Да и тридцать с небольшим годочков никто не дал бы ему, глянув на морщины, избороздившие лицо, и седину, изрядно разбавившую русые волосы и бороду. И вовсе не тяга к спиртному стала причиной этих перемен…

Детская чума не обошла и дом Андриановых. Из пятерых детишек выжило трое — не самый плохой итог морового поветрия, в других семьях и больше снесли на погост. Но не радовало это ни Ксенофонта, ни жену его Дарью: все трое выживших стали «чудными», а значит, ни толку, ни проку от них в дальнейшей жизни не предвиделось. В Ново-Корявой, как водится на Руси-матушке, убогих и юродивых не обижали, считали угодными Господу, но чтобы вот так — все, как на подбор… Соседи жалели горемык, помогали, чем могли, но это — на людях. За закрытыми дверями корявинцы только плевали через левое плечо да крестились на иконы, благодаря Бога, что их дома обошло такое горе: «блаженненькие» появились чуть ли не в каждой избе, но кроме них оставались и здоровые, нормальные дети. Наследники и продолжатели рода.