Земля будет вам прахом - Майкл Маршалл Смит

Но вы никогда не произнесете последнего слова в мысленном диалоге, потому что на самом деле вся эта игра воображения (если только у вас осталось достаточно здравого смысла, чтобы понять это) имеет одну цель: воссоздать ситуацию, в которой вы снова будете вместе.

Мы несколько раз делали То, что подобает.

Мы говорили — глядя друг другу в глаза, по почте или эсэмэсками, — что все кончено, и вели себя соответствующим образом. Но это тяжело. Прожив несколько лет рука об руку со своим спутником, ты вдруг снова оказываешься предоставлен самому себе. Любовное увлечение дает тебе чувство свободы. Ты выбираешь, когда и как встречаться, врать ли, и если да, то как, какую часть правды открыть, выкраиваешь из жизни короткие часы, в которые можешь получить вожделенное. Имея дело с кем-то новым, ты и сам обновляешься, тебя потрясают простейшие различия. Кэрол, например, редко пользовалась духами. Та, другая, пользовалась. Кэрол почти никогда не носила драгоценностей, тогда как другая женщина время от времени делала даже что-то своими руками (включая серебряный браслет, который подарила мне и который я в итоге где-то потерял).

Опьянеть от адреналина, а потом вернуться в прежнее состояние дремоты означает умереть раньше времени. Внезапно как будто выключают свет, и жизнь становится похожей на ржавый скелет заброшенного парка аттракционов. Здесь больше не раздается веселых криков, не слышно болтовни, воздух не наполнен запахом лосьона для загара и мороженого, нет неоновых огней и сахарной ваты, такой розовой, что режет глаз. Теперь там пусто и тихо. Вы пытаетесь найти выход, обнаружить парковку, где, насколько вам известно, осталась одна-единственная машина — ваша собственная. Вы продолжаете поиски, не поднимая головы, стараетесь не замечать головокружительного плетения конструкций аттракционов, от которых у вас всего два-три дня назад захватывало дух, а теперь они темны, мертвы и поскрипывают на ветру. Вы не хотите уходить, как не хотели, чтобы это место вообще закрывалось, пусть оно и приносило одни убытки и стало опасным. Вы хотите, чтобы оно оставалось живым и ярким, хотите забираться на эти горки и не желаете видеть, как ржавеет все вокруг. Когда вы наконец находите машину, одиноко стоящую под единственным фонарем на огромной пустой парковке, вы хотите уехать в ночь, оставив что-то, куда можно будет возвращаться в снах и грустных долгих дневных бдениях. Хотите слышать биение своего сердца, как тогда, когда оно смеялось и кричало на «русских горках» в летний день.

Вы хотите думать, что если бы прибежали сюда в нужное время, то могли бы найти этого человека — он стоял бы и ждал, улыбаясь той самой улыбкой и держа два билета, чтобы прокатиться еще разок — последний, только теперь катание длилось бы вечно.

Вы проживаете это, стараясь довольствоваться тем фактом, что прошлого уже не отнять. Но это слабое вознаграждение, оно устраивает лишь стареющую душу, более склонную к комфорту, чем к риску ради будущего, которое представляется слишком неопределенным, суровым или просто недолговечным. Такие соображения свойственны людям, прожившим достаточно, чтобы понимать: воспоминания, которые тебе дороги, со временем сотрутся, потускнеют, как сон после пробуждения, обретут сходство с пыльным альбомом старых фотографий и наконец превратятся в слова. В них не останется жизни, разве что краткое воспоминание о ком-то, кто смотрит на тебя с алчным ликованием, смотрит бездонным взглядом человека, который хоть на мгновение не хочет больше ничего, только быть рядом с тобой.

Вот почему, как бы решительно ни клался конец этой истории (и периоды, когда мы не встречались, длились неделями, даже месяцами), рано или поздно один из нас не мог больше противиться желанию добавить к завершенной пьесе маленькую коду. Потом следовала кода к этой коде. Наконец происходила еще одна встреча. Где-нибудь в общественном месте, где двое взрослых могут увидеться чисто по-дружески. Но после двух-трех рюмок мы смотрели друг другу в глаза и понимали, что в этот единственный вечер нам обоим все равно: пусть мир провалится в тартарары, но мы должны взять свое.

Я старался не быть идиотом. Большую часть времени у меня получалось. Иногда — нет.

Мы встречались время от времени на протяжении тринадцати месяцев. Иными словами, это началось, когда Кэрол была на пятом месяце — носила Тайлера. У вас может возникнуть вопрос, как я ввязался в эту историю, но у меня нет ответа. Это все равно что спрашивать у погибшего, почему он шагнул под машину. Потому что не видел ее. Потому что не знал, что произойдет, пока это не случилось, а потом уже ничего нельзя было изменить.

Потому что.

Что-то случается, потом, как следствие, происходит что-то еще. Если вы считаете, что в рай и ад ведут более осмысленные дорожки, значит, вы умнее меня, а это вполне возможно, или, наоборот, вам еще многому нужно научиться.

Так к чему я все это? Я мог бы появиться на веранде нашего с Кэрол дома с бутылкой пива в руке двадцатью минутами раньше и увидеть, что сына нигде нет. Я мог бы найти его до того, как он оказался на пристани, до того, как случилось непоправимое.

Но я не появился, потому что провел эти двадцать минут у себя в кабинете, наслаждаясь телефонным разговором с Дженни Рейнз. Билла не было дома, она скучала и позвонила мне. Мы не разговаривали несколько недель и теперь не торопились заканчивать, а мой мальчик из-за этого умер.

У всего есть свои причины.

Скотт это знал, хотя ему было всего четыре года.

Кристина внимательно выслушала мою версию событий — это заняло минут десять. Поучительно обнаружить, насколько короткой становится ваша история, когда вы рассказываете ее кому-то другому, какими мелкими представляются ваши большие проблемы.

Когда я закончил, она еще некоторое время прихлебывала кофе, словно была где-то не здесь.

— Что именно случилось с вашим сыном? — спросила она наконец.

Пока я только раз упомянул Скотта.

— Он умер.

— Как?

Я в нескольких словах объяснил ей, понимая, что она — первый человек, которому я об этом рассказываю, если не считать отца. Она прикрыла глаза.

— Мне очень, очень жаль, — проговорила она.

Она проигнорировала или не пожелала услышать то, что я рассказал о своем поведении, и перешла прямо к моей нынешней жизни, к тому, с чем я имел дело один на один в течение прошедших трех лет. Я не был уверен, что заслуживаю такого внимания, но испытывал благодарность.

— Спасибо, — сказал я.

Она тряхнула головой, словно я не понял смысла ее слов. Ее руки лежали на стекле, покрывавшем столешницу, и я обратил внимание на длинные бледные пальцы, которые чуть подрагивали.

Зная, что я делаю, но не понимая почему, я накрыл ее руку своей.

Она посмотрела на мою руку, но не шелохнулась. Я чувствовал, что должен что-то сказать, но знал, что моя рука уже сказала все, что нужно. Мой разум еще не успел уловить то, что пыталось передать мое тело. Я ощущал, как бьется сердце, сильно, ровно.