Безымянное - Джошуа Феррис

Раньше он мог улечься где попало, рискуя пострадать от обморожений и солнечных ударов, недовольства облеченных властью, посягательств пауков, клещей, змей и злонамеренных соплеменников.

Пристроившись однажды ночью на ночлег у обочины, он проснулся в патрульной машине, из которой — по совокупности отягощенных неуважением к властям разглагольствований о Боге и последней битве — угодил прямиком в психбольницу на изоляционный режим. На этот раз ему назначили еще более ударный коктейль из нейролептиков и заставили принимать ежедневно до самой выписки. К тому времени у него включился инстинкт самосохранения, и необходимость обезопасить себя снова вышла на первый план. Тогда-то он и купил палатку, спальник и новый рюкзак.

Он взял за правило не засиживаться подолгу на одной стоянке. Он не мог позволить себе наблюдать, как течет время, как шелестят листья на ветру, как меняется рисунок облаков в небесной выси. Бездумное созерцание — путь к беде.

Однажды он вышел из своего бивака в лощине, перевалил через поросший соснами хребет, спустился к подножию холмов и проснулся за домом-прицепом в оборудованном кемпинге. Разбудил его ночной дождь, льющий прямо на обращенное к небу лицо. Перед глазами встал образ лощины — она стремительно увеличивалась, заполняя собой весь мир, а палатка сжималась в крошечную точку. Брошенные против воли скудные пожитки сразу обрели неимоверную ценность. Разлука с ними рвала сердце, но Тим понятия не имел, как теперь их отыскать.

Он плутал по лощине два дня — на третий начала сказываться отмена лекарств, оставшихся в палатке вместе с другими вещами. В голове гудело, дыхание перехватывало. Дойдя по главной дороге до города, он побродил по магазину мужской одежды, уныло перебирая галстуки на стойках. В итоге купил двубортный костюм и отдал на подшивку в преддверии важной встречи. Вернувшись в заповедник, он все глубже увязал в беспамятстве. Снова начал разговаривать сам с собой. Клял второго, молил Господа послать свое воинство и разгромить вражеские колесницы на переднем крае битвы, грозящей ему хаосом и гибелью. На скользкой от дождя тропке он все-таки потерял равновесие, и переход закончился на скамье для пикника, где его, промокшего насквозь и истекающего кровью, нашел парковый рейнджер.

— Мы вас искали.

— Да?

— Я от ангельских легионеров армии Господней, и горны уже трубят наступление. Давайте я вам помогу.

Опираясь на плечо рейнджера, Тим добрался до базы, где ему отдали все до единой вещи с его нелегальной стоянки — и палатку, и спальник, и рюкзак. Он принял лекарство и уснул на раскладушке в дальнем углу базы, а когда проснулся, посуровевший рейнджер оштрафовал его за отсутствие разрешения на посещение районов ограниченного доступа и за разбивку лагеря в неположенном месте, ни словом больше не обмолвившись о войске Господнем.

С тех пор он ставил палатку сразу после окончания перехода, засыпал в ней, а после пробуждения снова все скатывал. Все свое носи с собой, иначе рискуешь расстаться с самым ценным навсегда.

В небе, словно черный призрак, промчалась на околозвуковой скорости стая стелс-истребителей. Шагая мимо мескитовых посадок и типовой застройки, он вышел к салону «Веризон», где купил самый дешевый мобильный и положил денег на счет.

Он звонил ей по крайней мере раз в месяц, иногда два, чтобы она знала, где он, что с ним все в порядке, он жив. Она тоже звонила, но чаще всего нарывалась на разряженный телефон.

— Мы отъехали на двадцать миль от «Ваффл Хауса», и только тогда я осознала нашу страшную ошибку, — объяснила Джейн. — Я попросила Фрица повернуть назад, но ты к тому времени уже ушел. С чего мы взяли, будто ты лучше нас знаешь, что для тебя хорошо? Будто ты в принципе способен о себе позаботиться? Нужно было вытаскивать тебя оттуда силой. Любой бы догадался, что тебе нужна помощь. Не знаю, чем мы думали, когда тебя там оставляли, — наверное, нам казалось, что мы имеем дело с прежним Тимом. Но до меня только через двадцать миль дошло, что прежнего Тима больше нет и что мы бросили на произвол судьбы беспомощного ребенка. Фриц полетел домой, а я осталась, взяла напрокат машину и долго еще колесила по округе.

Он молчал.

— У меня уже вошло в привычку высматривать тебя из окна, куда бы я ни ехала. Даже сейчас, даже зная, что ты худо-бедно справляешься один, что ты принимаешь лекарства, я все равно высматриваю тебя, садясь в машину. И, наверное, так будет всегда. Я по-прежнему надеюсь отыскать тебя и уговорить вернуться домой. Я уже приспособилась жить без тебя, но не могу отучиться шарить взглядом по обочинам в надежде, что ты найдешься, я тебя заберу и мы начнем сначала. Как думаешь, есть какой-то неучтенный нами способ начать сначала?

Он молчал.

— Я рада, что ты звонишь. Рада, что у тебя все в порядке. Тебе бы здесь понравилось. Квартирка поменьше нашей, но для меня идеально. Я бы даже, наверное, сменила ее на еще меньшую. Сотни две квадратных футов достаточно. Я, похоже, единственный человек в Нью-Йорке, который мечтает о меньшей жилплощади. У Бекки и то квартира просторнее. Когда меня спрашивают, где я живу, приходится врать, иначе плакала моя риелторская репутация. Иногда я приплетаю наш старый дом — говорю, что живу в пригороде с мужем, они кивают. Ну да, разумеется, где же еще, по их мнению, мне жить?

Бесплатная клиника при университетском городке поражала мерзостью запустения. Тим зашел туда просто продлить рецепты. Соседи по подвальному приемному покою выглядели настоящими зомби в свете флуоресцентных ламп. Наконец его вызвали. Он подождал в смотровой, пока придет фельдшер (никого рангом выше во всем здании не нашлось). Тим вручил ему свою медкарту. Фельдшер поинтересовался, верит ли Тим по-прежнему, что Господь ведет кровопролитную битву на границах разума, отвоевывая территорию для души. Процитировал из карты.

— Насчет Бога я больше не уверен, — ответил Тим.

— Но теория, надо сказать, занятная.

— Это не всегда была теория.

Пристальный неотрывный взгляд действовал на нервы. Обшарпанная клетушка посреди рассадника недофинансированных обшарпанных клетушек наполнилась молчанием.

— Господь никогда не перестанет нуждаться в защитниках, — провозгласил фельдшер.

В словах чувствовался подвох — промахнешься с ответом, пеняй на себя. Фельдшер смотрел не мигая. То ли проверяет на признаки сумасшествия, то ли вербует в свою веру.

— Разумеется, — ответил наконец Тим.

— Нельзя заглушить глас Господень лекарствами.

— Я не буду.

Он получил рецепты и пошел с ними в аптеку.

Он обходил стороной закусочные и отели, не держал и в мыслях расслабиться на часок в баре или боулинге, иначе земные блага, вкушаемые во время передышки, делали его заторможенным и желчным во время перехода. Он продолжал присуждать победы то себе, то альтер эго — в зависимости от того, удавалось ли его разуму, воле, душе (он по-прежнему не знал, как это назвать) побороть низменные телесные инстинкты. «Он» или «оно» — но в любом случае не «я» — все так же урчал животом от голода, хотел пить и жаловался на боль в суставах и мышцах. Тим удовлетворял его потребности, стараясь не разбаловать. Он изо всех сил старался не забыть те времена, когда был не просто совокупностью нужд.