Наган и плаха - Вячеслав Белоусов

Он сердито глянул на Ковригина и также сердито, не чокаясь, осушил стакан. Ковригин — следом, но не смолчал:

— Вот после одного такого совещания я к вам и заглянул, Василий Евлампиевич.

— Иначе бы не увиделись?

Не ответил на его вопрос Ковригин, зубы стиснул, но ненадолго. Морщась, начал:

— Последнее секретное совещание было, закончили уголовное дело Козлов с Борисовым.

— Провожал я их…

— В общем, чистку большую затевает организовать ОГПУ в Астрахани, вычищать станут врагов народа среди хозяйственников, партийцев, судейских и ваших работников.

— У нас мы их сами вычистили. Не дожидаясь. Два десятка паразитов арестованы в губернском суде, — зло бросил Турин. — Слыхал небось? Самого председателя суда, негодяя Глазкина, к десяти годам приговорили.

— Слыхал. Только теперь за вас возьмутся, Василий Евлампиевич, — буркнул Ковригин. — Так что думать вам надо.

— А мне чего думать? Вот я! Весь на виду! — вскочил в нервном порыве Турин. — Про меня они и раньше всё знали! Что на службу брал бывших царских сыщиков? Так это ж Иван Легкодимов! Скольких он наших сопляков обучил настоящему делу? А сколько воров матёрых помог словить? Из него решето бандиты соорудили — столько раз стреляли, а он жив и здоров, продолжает их по тюрьмам рассаживать.

— Не спасет это.

— Не спасет? Хочешь сказать, припомнят мне, что мальчишкой воровал?.. Так это когда было! А линию свою — ловить воров, ставить их на путь истинный да их же руками опасное бандитьё выкорчёвывать — я сам бывшему ответственному секретарю губкома товарищу Странникову докладывал. Согласие тот мне дал. Вразумили его слова великого нашего учителя Карла Маркса, что преступный мир можно изжить его же руками[31]. Во Франции получилось у Видока?.. А у нас, в пролетарской России, почему не сломить хребет этому зверю? Покончить надо разом с растлевающей весь мир заразой!

— Вы всерьёз во всё это верите, Василий Евлампиевич? — со странной улыбкой спросил Ковригин, разливая остатки водки по стаканам.

— Это неважно! — запальчиво огрызнулся Турин. — Сделал же француз! Есть пример. Чего гадать да обсуждать? С Марксом не поспоришь!

— В вашей конторе крыса завелась, — шёпотом произнёс Ковригин. — Стукач… Предатель…

— У своих узнал? — не изменившись в лице, будто слова эти не были для него новостью, опустился на стул Турин.

— Там.

— Ну и кто он?

— Вот этого выяснить не удалось. Но обложил он лично вас со всех сторон.

— Это каким же образом?

— С оружием вы оплошали крупно. Помните, вещественное доказательство — три десятка револьверов раздали?

— Я ж их во время наводнения по просьбе и под ответственное слово товарища Странникова руководителям районов, в райкомы партии да ответственным хозяйственникам доверил. По специальному списку и под роспись…

— А те растеряли большую часть этого оружия. Странников в Москве про вас, извините, и думать забыл. Откажется так же, как отказался от дружка своего Глазкина, когда артист Задов приехал просить за него да в ножки падал.

— Тот убийца и взяточник! И Василию Петровичу об этом хорошо известно. Каким образом негодяй сумел в судьи проскочить, вот отчего голова его болит.

— Ошибаетесь. Тот же Странников в суд его и устроил, а когда взяточнику на хвост наступили, он от него отмахнулся. Так же и с вами сотворит, все ваши доводы и француза того забудет, вас блаженным назовёт, а то и вредителем.

— Здорово ты нахватался, общаясь среди новых дружков! — хмуро усмехнулся Турин. — Богомольцев обучил?

— Этот человек не дурак, слышал я, что с Ягодой он запросто по телефону калякает. А вот вам точно бежать надо.

— Бежать?!

— И немедленно! Пока не началась кампания по чистке. Если и простят растасканное оружие да другие вещи, то прижмут лапой потяжелей.

— Это ещё чем? Запугал ты меня, право, Егор. В дрожь так и бросает!

— Вы не смейтесь. Они виноватых ищут в том, почему сто с лишним человек арестовано за вредительство приехавшими из Саратова Козловым с Борисовым, а местные органы мух ловили.

— Как за вредительство? Ты, друг мой, не заговаривайся! Это вещи серьёзные! Им предъявлено обвинение за взятки и злоупотребления.

— То прежде было. А теперь, после секретного совещания, на которое Берздин вызывал и старших следователей, решили обвинение изменить. С Москвой советуются, к Крыленко Берздин ездил. Светит арестантам статья 58, сами знаете, что это такое — экономическая контрреволюция. Расстрелять могут.

— Что ты! — схватился за голову Турин.

— А та сука, что среди вас завелась, главным свидетелем станет. Потом за вас примутся — обвинят в том, что прошляпили врагов народа. Этот стервец и против вас свидетельствовать будет. Его, может, для отвода глаз арестуют вместе с вами и в суд потащат. Дадут годик-два — и на волю, а вас, Василий Евлампиевич, в тюрьме сгноят. Трубкина не пожалели и вам не простят.

— Железная логика, ничего не скажешь… — проскрипел зубами Турин. — Спасибо, что не поленился приехать, предупредить, мил дружок, только бегать я не собираюсь.

— Что вы говорите, Василий Евлампиевич? Одумайтесь, пока не поздно. Вы же не враг себе? Знаете, как всё делается!

— Вот поэтому и не побегу никуда. Поймают всё равно, тогда судить будут с позором, а мне честь дороже жизни. Будет суд, я в суде и поборюсь за своё имя. И за всех нас.

— Василий Евлампиевич… — дрогнул голос Ковригина.

— Не сметь заранее оплакивать! — цыкнул на него Турин. — Ты сам подумай, Егор, нельзя мне бросать своих товарищей, если такой страшный час настанет. Каков я буду в глазах людей, если на скамью подсудимых ни за что сядут Иван Иванович Легкодимов, поймавший не одну сотню преступников, лучший наш розыскник Аркашка Ляпин, трассолог Рытин, распутавший десятки дел, фанат Бертильончик, всю жизнь мечтавший словить последнего вора!.. А Пашке Маврику как я в глаза гляну? Чему я его учил?..

— Но что же делать?

— Брось. Не думай. Тебе давно уходить надо. Поезд-то утром?

— Утром.

— Ну вот, светает уже. Давай прощаться.

Они обнялись у порога.

— Я бы с вами остался… — шептал в ухо Турину Егор, не скрывая мокрых глаз. — Уговорил бы бежать всё равно.

— Чушь собачья! Иди!

— Остался бы, клянусь.

— Да тебе нельзя, чудо! Ты же глянь на себя — какую форму носишь? Ты теперь у них.

— К чёрту форму! И службу эту! За Серафиму только и боюсь. Обещал ей вернуться.