Сто удач и одно невезение - Татьяна Алюшина

Недели через две командировки он разобрался с делами на очередном объекте, кого надо поощрил, кого надо наказал, а кого и выгнал, принял все документы, поставил где надо подписи. Как заведено не нами, принимающая сторона собралась закатить банкет по случаю. Захар Игнатьевич, как рачительный руководитель, притормозил чрезмерное рвение, времена не те, шиковать без надобности, а вот узким кругом, скромно и без значительных затрат, можно.

Узким еще и лучше получилось.

Кое-кого из подчиненных он знал давно, по совместной работе времен начала своей карьеры. Вот они-то и пригласили к себе. Душевно посидели в загородном доме одного из руководителей тамошних, с банькой, скромной выпивкой с традиционными местными достойными восхищения закусками, под неспешное обсуждение дел насущных и не очень. Ночевать Захар остался там же, окруженный вниманием и выказываемым уважением.

Комнату, которую ему отвели для ночлега, украшало огромное, скошенное по покатой крыше окно, в которое нагло вторглась полная, сияющая серебром луна.

Он долго стоял, смотрел в это окно, поражаясь красоте суровой пейзажа, редким, скрюченным деревцам тундры, снегам до горизонта, величию и умиротворенности природы.

И вдруг, с появившейся откуда-то из самых потаенных глубин души чистейшей, незамутненной, как родник, откровенностью, которая лишь изредка посещает нас, подумал:

«А чего я так труханул-то? А? Ну чего на самом деле? Предательства? Боли расставания? Да еще и жизни не случилось, а я уж расставаться испугался! Или не этого совсем?»

Сколько той жизни? Ему уж сорок два! Нет времени пугаться, по кустам зайцем, поднятым из укрытия лисой, шугаться, чтобы боли избежать, подстелив в возможных местах падения соломки!

Сколько ее осталось, жизни той? А если вдуматься, оглянуться назад, и не жил-то на всю катушку! Все мотался где-то и не любил, так, чтобы до потрохов, по-настоящему, страсти по Катерине не в счет! Это животное притяжение, без любви, без силы душевной, секс голимый и пустой! А так чтобы жизнь делить с кем-то пополам, чтобы и слезы вместе, и смех, и горе, и любовь на двоих!

Промотался, жизнь растратив на работу бесконечную, разъезды, знать не знал, не видел, как растет ребенок, делает первый шаг, его первый зуб, слово, первая двойка, драка в школе!

Не знал и не понимал, как это, когда жена вечером, уж ночью, после любви, пусть не юношески жаркой, а размеренной, шепотом в твое плечо расскажет о своих делах за день, проблемах, а ты послушаешь, решишь что-то, взяв ответственность за каждодневные дела на себя. Без сомнений и всяких глупостей он любил Ирину, но то была молодая, незакаленная любовь совсем другого, молодого Захара Дуброва, с другими приоритетами, мыслями насущными в голове, целями, устоями. Она была, и спасибо ей великое, что случилась в его жизни! Но не набрала той силы в любви, что познается с годами, с мудрением, с прорастанием каждодневным друг в друга. Он же, как летучий голландец, все пропустил, пролетав мимо дома, мимо любви.

Как сказала Зинуля?

«Это и есть жизнь! И к сожалению, она, как скоростной поезд, проносится мимо! И либо жить, либо стоять на перроне и смотреть вслед! Я предпочитаю первое!»

– Ты сильнее меня, милая! – прошептал Захар подсвеченному загадочным лунным сиянием снегу за окном и уткнулся лбом в холодное стекло. – И смелее! Только я тебе об этом никогда не скажу!

И еще он понял, что никакой это не страх заставил его, по сути, сбежать от Зинули, предварительно шаркнув ножкой в виде извинительного расставания, нет! Ни черта давно и прочно не боялся Захар Дубров, кроме обычных волнений и страхов за родных и близких! Нет! А неожиданность, заставившая растеряться! Не испугаться – растеряться, как от лавины, рухнувшей бесшумной массой! Так сильно, глубоко, перевернув жизнь, рухнула на него встреча с Зинаидой!

Он лег на кровать сверху покрывала, не раздеваясь, полежать, прикрыл глаза согнутой в локте рукой, и неожиданно ярко, в деталях, вспомнилось прошлое, словно вернулся в то время, переживая и проходя его заново.

Середина «боевых» девяностых. Он долго, несколько лет вкалывал на надрыв, бесконечно! Маленький Никитка, полная безнадега, безденежье. Захар тянул из себя жилы на всех возможных работах и подработках. Да ничего! Молодой, чего там, сдюжим! И действительно – ничего! Вскорости полегчало немного, и как-то и с деньгами, работой налаживаться стало, и Ирина на работу вышла, тоже подмога.

Прорвались вроде бы!

Но через годок, когда он и забывать стал, как пришлось вкалывать, случилось событие, напугавшее Захара до дрожи в поджилках, до паники!

Проснувшись одним непрекрасным утром, Захар с удивлением понял, что не может встать с кровати! Не то чтобы совсем уж обездвижился – ни рукой, ни ногой, но для того, чтобы подняться, ему пришлось приложить максимум усилий, заставляя себя двигать конечностями. В результате приложенных усилий встать-то он встал и даже дотащил себя до кухни, но почувствовал, что совершенно разбит.

– Грипп, может? – встревожилась Ирина, потрогала его лоб и, не удовлетворившись результатом, пошла за градусником.

Может, и грипп, но странный какой-то: ни насморка, ни больного горла, ни кашля у Захара не было, и температура обрадовала положенной нормой. Вызвали участкового врача. Замученная, безразличная ко всему врачиха строгим, уставшим голосом объявила:

– Никаких признаков ОРЗ я у вас не нахожу! Горло, легкие чистые, температуры нет! Больничный не дам!

– Я не могу двигаться, нет сил, – пожаловался Захар.

– А кто сейчас может? Вон только баньдюки да бизнесмены крутые!

И ушла, раздосадованная глупым, необоснованным вызовом симулянта. Захар позвонил на работу, вернее, во множественном тогда еще числе – на работы, предупредил, что плохо себя чувствует, отлежится денек.

На следующий день ему действительно немного полегчало, и он, кряхтя, как дедок, кое-как оделся и добрался до управления – основного места работы.

Сил не было вообще. То есть абсолютно не было!

Начальник, посмотрев на него, задумался. Понятно и видно, что Захар не симулирует и ему по-настоящему плохо. И потом, он единственный, кто ответственно и серьезно работал.

– Вот что, Захар, я сейчас позвоню одному знакомому доктору. Пусть тебя осмотрит.

– Давай, – согласился Захар без сил на какой-либо энтузиазм.

Доктор, милый старичок из областной больницы, завел Захара в зачуханный кабинетик, в котором тоскливо-безнадежно облупилась масляная краска на стенах, наполовину поотрывались и канули в непроглядную нищету линолеумные квадраты на полу, стояли колченогий стул в паре со столом, покосившийся шкаф да кушетка в углу. В комнате пахло чем-то остро медицинским, неприятно напоминая о предназначении заведения. Доктор с помощью коллеги Захара, довезшего его на машине в больницу, уложил его на кушетку и помог раздеться. Врач долго ощупывал Захара холодными пальцами, задавал множество вопросов, слушал через фонендоскоп и вынес вердикт: