Странники Гора - Джон Норман

– Что? Что в ней такого?

– Это кайва паравачи.

Утром Элизабет Кардуэл обнаружить не смогли.

Камчак был вне себя от ярости. Африз, знающая горианские обычаи и темперамент тачаков, тоже была напугана и почти ничего не говорила.

– Не спускай охотничьих слинов, – попросил я Камчака.

– Они будут на поводке, – угрюмо ответил он.

Я с неприязнью смотрел на двух шестиногих и приземистых бурых охотничьих слинов на металлических цепях. Камчак дал им понюхать одеяло с постели Элизабет.

Их уши прижались к треугольным головам, длинные змееобразные тела задрожали. Я видел, как из лап вылезли когти, пошевелились, спрятались и опять вылезли, царапая землю, слины приподняли головы, поводили ими из стороны в сторону, уткнули носы в землю и начали рваться с цепей.

– Она наверняка пряталась среди фургонов ночью, – сказал Камчак.

– Конечно, – ответил я, – слины при стаде, они бы разорвали девушку на куски среди степи, залитой светом трех горианских лун.

– Она не должна быть далеко, – сказал Камчак.

Он взгромоздился на седло каийлы, держа по нетерпеливо дергающемуся слину по бокам животного, и привязал их цепи к луке седла.

– Что ты с ней сделаешь? – спросил я.

– Отрежу ноги, – сказал Камчак, – нос, уши, ослеплю на один глаз – и пусть живет.

Прежде чем я успел хоть как-то возразить разъяренному тачаку, охотничьи слины внезапно пришли в неистовство, поднимаясь на задние ноги, перебирая лапами в воздухе, дергая за цепи. Каийла Камчака изо всех сил старалась сопротивляться их бешеным рывкам.

– Ха! – вскричал Камчак.

Вдруг я увидел Элизабет, несущую на деревянном коромысле два кожаных ведра с водой. Они были полны до краев, и вода немного выплескивалась на землю.

Африз вскрикнула от радости и побежала к Элизабет, к моему удивлению, поцеловала её и помогла нести воду.

– Где ты была? – спросил Камчак.

Элизабет невинно наклонила голову и кокетливо поглядела на него.

– Набирала воду, – сказала она.

Слины пытались добраться до нее, и она отпрянула к фургону, с опаской глядя на них.

– Уберите их, – попросила она.

Камчак закинул голову и засмеялся.

На меня Элизабет не смотрела.

Затем Камчак посерьезнел и сказал:

– Иди в фургон, принеси наручники рабыни и бич, а затем иди к колесу.

Она взглянула на него, но в её глазах не было страха.

– Зачем? – спросила она.

Камчак слез с каийлы.

– Ты задержалась, ходя по воду.

Элизабет и Африз ушли в фургон.

– Она правильно поступила, вернувшись, – сказал Камчак.

В душе я был с ним согласен, но не произнес этого вслух.

– Вроде бы она действительно ходила за водой, – сказал я.

– Она тебе нравится? Нет? – спросил Камчак.

– Мне её жаль.

– А как она тебе ночью? – спросил Камчак.

– Я не видел её после того, как она покинула павильон.

– Если бы я знал это, – ответил Камчак, – я бы выпустил на ночь слина.

– Тогда девушке повезло, что ты об этом не знал.

– Согласен, – улыбнулся Камчак. – Но почему ты не порезвился с ней?

– Она девушка, – сказал я.

– Она женщина, – уверенно сказал Камчак.

К этому времени Элизабет вернулась с бичом и наручниками, вручив их Камчаку. Она подошла к левому заднему колесу фургона. Там Камчак приковал её вытянутые руки над головой, провел цепь между спицами, Элизабет уткнулась лицом в колесо.

– От народов фургонов нет спасенья, – назидательно сказал он.

– Я знаю, – вздохнула девушка.

– Ты лгала мне, говоря, что ходила за водой.

– Мне было страшно, – сказала Элизабет.

– А ты знаешь, кто боится говорить правду? – вопросил Камчак.

– Нет, – ответила она.

– Раб.

Он сорвал с неё одеяние из шкуры ларла, и я понял, что Элизабет больше не будет его носить никогда.

Она стояла с закрытыми глазами, прижав правую щеку к деревянному ободу колеса. Слезы сочились между плотно сжатыми веками, ей было больно, но она держалась великолепно, не издав ни звука.

Она молчала и когда Камчак освободил её. Но теперь он сковал её запястья за спиной. Она стояла, опустив голову и дрожа. Затем он взял её скованные руки и заломил их левой рукой.

– Ты думаешь, – сказал мне Камчак, – она девочка? Ты дурак, Тэрл Кэбот.

Я не ответил.

Камчак все ещё держал в правой руке свернутый бич.

– Рабыня, ты хочешь служить мужчине? – спросил он.

Со слезами на глазах она затрясла головой.

– Нет, нет, нет!

– Гляди, – сказал Камчак мне.

И он подверг американку тому, что среди рабовладельцев и торговцев рабами цинично именуется «ласка бича». Элизабет закричала, прижав голову к плечу. Под лаской бича обыкновенно сознаются все.

– Она женщина, – уверенно усмехнулся Камчак.

– Ты не понял, Тэрл? Она достойна славы господина, она женщина и рабыня!

– Нет! – вскричала Элизабет. – Нет!

Камчак толкнул её, скованную, в пустую клетку для слинов и закрыл за ней дверь. Она не могла встать в длинной узкой клетке и опустилась на колени.

– Это неправда! – застонала она.

Камчак рассмеялся:

– Рабыня!

Он протянул руку сквозь прутья решетки и расковал её. Она закрыла лицо ладонями и разрыдалась.

Она теперь знала, что благодарна нам и себе, может быть, в первый раз. Она понимала бессознательное влечение своей красоты и что это означает.

Отреагировала она на это как истинная женщина.

– Это неправда, – упрямо шептала она снова и снова, всхлипывая, – это неправда!

– К вечеру, – сказал Камчак, – я позову кузнеца.

– Не надо, – сказал я.

– Позову.

– Почему? – спросил я.

Он угрюмо сдвинул брови.

– Она задержалась, ходя по воду.

Я ничего не сказал. Для тачака Камчак не был жестоким. Бежавших рабов обычно наказывали чрезвычайно жестоко, вплоть до смерти. Он же не собирался делать с Элизабет Кардуэл ничего, кроме того, что всегда делалось с рабынями кочевников, даже с теми, которые никогда не осмеливались прекословить или бунтовать. Элизабет ещё повезло. Камчак разрешил ей жить. Я не думал, что она попытается убежать снова.