Кодекс бесчестия. Неженский роман - Елена Котова

Лида лежала на кровати поверх одеяла. Из-под халата торчала ночная рубашка, а из-под рубашки – Лидины худенькие ноги в теплых носках. Ей было страшно. О том, чтобы позвонить Косте, не может быть и речи. Надо придумать, как Маше позвонить. Может, попробовать на мобильник, который дал Костя? Вдруг Чернявин не догадался его отобрать? Ах да, у сестер не записан этот номер. Они набирают номера сами и слушают, с кем говорят больные. Больные… Она в психиатрической больнице… Страшно представить себе, что происходит с девочками. Она не заметила, что задремала, ее растолкала медсестра:

– Пришли к тебе! Мать, кажется. Иди, только ненадолго. Десять минут – и назад в палату, поняла? Капельницу тебе буду ставить.

Спустя три дня Александров снова сидел с Машей в «Кофемании». Ее к матери не пускали, но она ездила в больницу с передачей. Хотела написать письмо, но побоялась, не навредит ли оно маме.

Александров за эти дни познакомился с главным врачом больницы. Тот пообещал перевести Чернявину из «надзорной» палаты в обычную, проконтролировать, какие препараты ей прописала завотделением, и отменить лишнее. В другое отделение, где нет буйных, он, к сожалению, перевести ее не может, но в обычной палате Лиде будет положено полтора часа свободного пользования телефоном в день. Скорее всего, уже сегодня вечером она позвонит Маше.

– Позвони мне сразу, как поговоришь с мамой, хорошо?

– Ага. Вы вытащите маму из дурки?

– Конечно. Когда ты должна получить ответ из университета? Извини, глупость сказал. Ты его можешь вообще не получить…

– Почему? Ах, да… Отец перехватит.

– Да нет, дело не в этом. Получишь ты ответ сейчас или чуть позже, или получишь отказ… Да что ты вскинулась! Не получишь ты отказ, не думай даже. Я о том, что вы в любом случае должны немедленно уехать, как только маму выпишут. Передай моему секретарю по три фотографии – свои, мамины и Танины. Дома есть мамины фотографии? Если не найдешь подходящие для паспорта, передай любые, тут решат вопрос. Ты поняла? Когда сделаешь? Вот тебе телефон моей приемной, там Наташа. Она будет в курсе. Можешь говорить ей все прямо как есть. Маме я напишу письмо сам и найду как передать, поняла? Ты лучше не пиши. Твое письмо может попасть в чужие руки и вызвать осложнения. Поняла меня?

– Что вы все спрашиваете, поняла да поняла? Что тут не понять? Я не понимаю пока только, как с Таней быть. Что говорить, что не говорить. Ей же надо подготовиться, понять, что мы уедем, собраться, в конце концов. И этот… ну… отец не должен ничего узнать. Но я придумаю… Вы все равно быстрее чем за пару недель не управитесь, наверное. А мама две недели там выдержит? Ее уколами там не заморят?

– Маша! Никакой дряни колоть ей не будут, успокойся, я очень тебя прошу. У нее есть ты, есть Таня. Ради вас она все выдержит. А я ей помогу. Мама получает от тебя передачи, получит от меня письмо, знает, что она не одна. Все будет хорошо, обещаю тебе.

– Константин Алексеевич, – Маша вдруг взглянула на него пристально, в глазах не было отчаяния, как в прошлый раз и даже еще минуту назад. – А почему вы так нам помогаете? Вы… мамин друг? Ну… нет, не подумайте… Вы ее знаете очень давно, правда?

– Да, очень давно. А сейчас вот с тобой познакомился. Ты не торопишься? Я бы чаю еще выпил. Мне тут нравится этот чай… с облепихой… Есть тут такой? – Александрову не хотелось говорить о Лиде, а хотелось – о Маше. – Ты про Оксфорд уже все прочитала? А как у тебя с английским?

– Нормально, – Маша смутилась, когда речь зашла о ней, – нормально с английским, пятерка…

– Ты – гуманитарий, да?

– Ну… У меня и по математике тоже пятерка. Я даже летом еще думала в Финансовую академию поступать.

– Раздумала?

– Да… Там ребята такие… Привилегированные…

– Мой сын туда в этом году будет поступать. Он почти на год тебя моложе, мы его в школу в шесть лет отдали. Могли бы учиться вместе.

– Я бы все равно туда не пошла… Это для придворных… Извините, я вас не хотела обидеть, и это не о вашем сыне. Так, вообще…

– Ну, почему же, и о моем тоже. Тебе не нравятся дети истеблишмента? – полуутвердительно спросил Александров.

– Не очень, – Маша еще больше смутилась.

– То есть дети таких родителей, как я, скажем, – Александров пытался разговорить девочку.

– Константин Алексеевич, – Маша подняла на него глаза. – Я не знаю, как сказать… Я просто другая. Мне хочется другого. По каким-то другим, что ли, законам жить. Не как эти…

– «Эти» – это кто?

– Сложно мне об этом говорить. Вы не обижайтесь только. Но вы же тоже не как «эти», вы-то нормальный.

– Ну, спасибо и на том.

– Обиделись? Но вы, правда, нормальный. Я это поняла, еще когда вы к нам на дачу с утра прикатили с мамой поговорить. Вы же за нее волновались, верно? Вы, значит, понимали все? И знали, что он… что отец мобильник у нее отобрал, и примчались помочь. Все вы знали. Вы с мамой… – видно было, что Маша не оставит эту заветную тему. – Вы с ней были… друзьями, да? Вы поэтому нам помогаете?

– Поэтому, – улыбнулся Александров. – Именно поэтому. Ты все правильно понимаешь, Маша. Мы с ней друзья, поэтому я буду помогать вам столько, сколько потребуется. Пока мама не скажет, что моя помощь ей больше не нужна.

– Ну вот! Потому и нормальный. Потому что помогаете. Многим, да? А если я попрошу мне помочь? – Маша улыбнулась откровенно-лукавой улыбкой. – Мне тоже поможете?

Александров подмигнул ей.

– Посмотрим, как отношения сложатся. Все, чая я тут не дождусь, пошел я. До созвона завтра?

Он бросил на стол две тысячные бумажки и направился к выходу.

Та зима была, конечно, лихой. Сразу после окончания общенационального запоя, что зовется русским Рождеством, они с Колей решили, что пришло время заняться реструктурированием западных кредитов. Как выразился Коля, активов в банке до фига, а денег на счетах – с гулькин нос. Необходимо растягивать платежи по кредитам во времени.

Международных синдицированных кредитов у них было семь. В свое время Александров был так горд, что они сумели их сложить. Сейчас нужно было вести переговоры с тридцатью шестью участниками этих семи клубов или пулов кредиторов. Об изменении условий договариваться надо было отдельно с каждым участником и с каждым пулом одновременно.

Для этой нечеловеческой работы у Александрова был специальный человек по имени Елена Смирнова. Смирнова была, по сути, такая же примадонна, как и Красовская, – незаменимая и неприкасаемая. Александров переманил ее из Ситибанка и за четыре года ни разу об этом не пожалел. Но, в отличие от Красовской, уже исчезнувшей из банка, Ленка Смирнова на роль первой леди не претендовала. Она могла работать по восемнадцать часов в день, вести ночью переговоры с японцами на прекрасном английском и спать с мобильником под подушкой.

– Коль, Ленка решит эту задачу, я уверен.