Люблю, убью, умру... - Татьяна Тронина

Можно было подумать, что все в нем умерло, но на самом деле это было не так. Внутри Андрея кипела жизнь, но жизнь невидимая, эфемерная — одна картина из прошлого сменяла другую. Он питался своими воспоминаниями — из тех времен, когда Дуся была рядом с ним. Каждая подробность прошлого бытия была взвешена поминутно, осмотрена со всех сторон, положена на определенную полочку… Андрей словно пытался найти в прошлом ту ошибку, которая изменила плавный ход событий. Карасев? Нет, дело не только в Карасеве, было еще что-то, что навсегда разлучило их с Дусей…

— Послушайте, отчего бы вам не пойти в сад — там такая чудесная погода? — обратился к нему в очередной раз Илья Лаврентьевич в перерыве между своих хозяйственных дел.

— Нет, мерси… благодарю… — отрывисто произнес Андрей, отворачивая свое безразличное лицо.

В другой раз Илья Лаврентьевич попросил его о какой-то услуге, искусственно срежиссировав ситуацию, в которой ему действительно требовалась помощь. Хитрости Илье Лаврентьевичу было не занимать — судя по всему, он был изобретательным человеком, к тому же очень неплохо понимающим пациентов клиники, в которой служил.

И однажды ему удалось выманить Андрея в сад и даже разговорить его.

— Я знал вашего отца, — как-то обронил он.

Некий просвет мелькнул в глазах Андрея, до краев заполненных черной меланхолией.

— У меня был замечательный отец, — невнятно пробормотал он.

— Да-да! И ведь знаете, он спас меня!

Поскольку Андрей явно откликнулся на это сообщение, Илья Лаврентьевич продолжил:

— Я ведь тоже когда-то был доктором, недаром течением жизни прибило меня к сему медицинскому учреждению… Правда, специальность моя к психиатрии отношения не имела, но тем не менее… Я работал в земской больнице под Тверью. Был очень молодой и глупый, все мечтал облагодетельствовать человечество…

— А отец? — хриплым голосом спросил Андрей. — При чем тут мой отец?

— О, его роль в моей истории весьма существенная… Дело в том, что был у меня пациент, из крестьян, который страдал неизлечимой и мучительной болезнью. Мучения его были столь нестерпимы, а помочь ему не представлялось возможным, что я, признаюсь, решил взять на свою душу грех…

Какое-то движение мелькнуло на лице Андрея, и он сказал:

— Помню! Вы — Самойленко… Я был еще ребенком, когда отец взялся за ваше дело…

— Да-да, вы правильно угадали: ваш отец защищал меня, и в результате присяжные меня оправдали.

— Вот что, — с возрастающей решительностью произнес Андрей, который давно уже он не говорил так долго. — Помогите теперь вы мне… ради отца!

— Господи, да я с превеликим удовольствием… — Достаньте мне морфия. То количество, которое позволило бы мне уйти… от нее!

Андрей имел в виду Дусю, впрочем, Самойленко, который был в курсе его истории, сразу все понял.

— Вы и так находитесь далеко от нее… м-м-м, от Евдокии Кирилловны, если я не ошибаюсь…

— Нет, она рядом, — отрывисто произнес Андрей и машинально огляделся по сторонам.

В больничном саду царило мирное спокойствие. Была как раз середина лета, на клумбах цвели цветы, пели птицы на деревьях, пациенты бродили по аллеям, многие в сопровождении сестер милосердия. Кто-то долго и весело смеялся в дальнем конце сада…

— Что вы, голубчик, сюда не пускают посторонних!

— Вы не понимаете… — И, путаясь и сбиваясь, Андрей стал объяснять, что Дуся всегда рядом с ним. Потому что она ходит по той же земле, под тем же небом, они дышат одним воздухом. А это невыносимо — ощущать прелесть любимой девушки, недоступной и жестокой. — Знаете ли вы, что красота убивает? Ее, Душна то есть, красота убивает меня… Достаньте мне морфия!

— Здравствуйте, детки, — тихим голосом произнесла Нина Ивановна. — Как хорошо, что вы приехали…

— Мамочка, но не могли же мы допустить, чтобы ты встречала Новый год одна! — возмутился Саша.

Я заметила, что дома, у матери, он становится немного другим — чуточку инфантильнее, что ли, словно в этих стенах опять чувствует себя ребенком.

— Лиза, милая, как удивительно все получилось… — вздохнула Нина Ивановна с особым выражением, и я поняла, о чем она.

Да, когда я ехала к вам прошлым летом, то никак не ожидала, что встречу здесь свою судьбу, — философски кивнула я.

— Дождь был…— прошептала она, садясь за стол. — Ты помнишь?

— Не дождь, а самый настоящий ливень! — энергично воскликнул Саша. — Я весь до ниточки промок… Захожу в дом и встречаю в гостях у мамы удивительную девушку!

Я покраснела, но моя будущая свекровь, кажется, ничего не заметила.

— Если бы не моя научная работа, я никогда бы здесь не оказалась, — заключила я.

— Слава Серебряному веку! — Саша истово поцеловал меня, потом Нину Ивановну.

— Нет, это все дождь… — повторила она с таинственным, значительным видом. — Ты, Лиза, хотела уехать, но осталась — — из-за дождя.

Не могу сказать, что я особо разбираюсь в людях, но Нина Ивановна очень мне нравилась. По-моему, редко кто испытывает подобные чувства к будущей свекрови. В ней было тихое, бесстрастное спокойствие, и я была уверена, что никогда она не станет скандалить и плести интриги в нашей семье.

С первого взгляда она казалась очень старой — благодаря тому, что двигалась и говорила медленно, а голос ее едва ли превышал полушепот. Но потом я поняла, что возраст тут не имеет значения, просто у нее такая манера, такой характер — никогда и ни в чем не переступать границы полутонов.

Это я предложила встречать у нее праздники, и Саша радостно, даже как будто с облегчением, согласился. Он любил меня больше, чем мать, поэтому мне было немного совестно перед ней.

— Если тебя это не будет напрягать… — сказал он тогда.

— Господи, Саша, о чем ты? Нина Ивановна — сущий ангел…

Радовалась ли она тому, что у нее наконец-то появится невестка, или печалилась — неизвестно. Наверное, все-таки была довольна — по некоторым признакам я сделала вывод, что она против меня ничего не имеет. В высшей степени философичная женщина!

Мне нравился ее дом.

Он был старый, и внутри, над деревянными половицами, разливалось ровное тепло, незаметное и приятное. Обстановка была старой, но не бедной, а какой-то очень благородной. Вещи из прошлого, когда-то принадлежавшей предкам Нины Ивановны. Наверное, было здесь и что-то, что осталось после Андрея Калугина.

Старые венские стулья с плетеными сиденьями, круглый стол, покрытый длинной тяжелой скатертью с бахромой, красный абажур на лампе над ним, который после долгих лет презрительного забвения снова вошел в моду. На комоде, на кружевной салфетке, стояли фотографии в рамках, бюст Вольтера, темная иконка Божьей Матери в серебряном окладе, лекарства в склянках.