Цепь измен - Тесс Стимсон

— Для начала аннулирую ее кредитку! И зачем я только пошел у Бэт на поводу и позволил Кейт иметь свою карточку! Теперь расплачиваюсь за собственную глупость!

— Не делай этого, — быстро реагирует Элла. — Не хочешь же ты, чтобы она оказалась без денег в чужой стране. Ты пытался звонить ей на мобильник?

— Выключен. Я попытался позвонить родителям Флер, но трубку взяла горничная-француженка, пропади она пропадом. То ли не понимает по-английски, то ли притворяется…

— Дай-ка мне номер телефона.

Я и забыл, что Элла бегло говорит по-французски. Отбарабанив несколько коротких предложений, она передает трубку мне.

— Она там. Амели сейчас ее пригласит. Слава Богу, с ней все в порядке.

Она сидит себе преспокойненько, пока мы носимся вокруг как безголовые куры!

Как только Кейт берет трубку, я спускаю на нее всех собак. Мне плевать, если она видела, как мы с Эллой обнимались при свете луны! Это не оправдывает ее безответственности, из-за которой мы с ее матерью столько натерпелись! Остаюсь неумолим, даже когда она лепечет что-то про совершенствование французского. Французский она, видите ли, задумала совершенствовать!

— Ты же знал, где я, — угрюмо бормочет Кейт. Хочется дотянуться рукой через провод и придушить ее.

— Твое счастье, что Лавуа хорошие люди. Но ты не можешь просто так свалиться на них как снег на голову, Кэтлин! Пора уже повзрослеть! Дело не только в тебе!

— Как обычно, да?

— Не веди ты себя как ребенок! Для начала я хотел бы знать, где ты взяла деньги…

Какой-то звук сзади заставляет меня обернуться. Краем глаза успеваю уловить, как Элла падает на пол. В ужасе смотрю на нее.

— О Господи! — шепчу я, видя, как Эллу рвет прямо на ковер — она не успела добраться до туалета. Вдруг что-то побуждает меня к бешеной деятельности. Сдернув с кровати покрывало, оборачиваю им Эллу и вытираю с ее лица рвоту краем рубашки. — Замри. Не двигайся. Оставайся на месте. Я кого-нибудь позову. Держись.

Закончив с Кейт, я набираю «ноль» и ору, чтобы метрдотель срочно вызвал «скорую». От боли Элла сложилась пополам, у нее белые, бескровные губы. Страх захлестывает меня, пока я сижу, баюкая ее голову на коленях. Сейчас все мысли о Джексоне. А вдруг вирус оказался заразным? И вдруг Элла подхватила его? Я не могу потерять ее. Она значит для меня все.

Кого я пытаюсь обмануть? Она и есть для меня все.

Эта женщина. Одна-единственная женщина. Конечно, конечно. Я люблю ее. Не разумно, организованно, осторожно; не раз в месяц, когда она удобно вписывается в промежутки моей опрятной, комфортабельной жизни. Я люблю ее, потому что не могу ничего с этим поделать, потому что для меня это также естественно, как дышать, потому что она единственная женщина из тех, что я встречал, которая знает о джазе больше меня.

Не могу поверить, что столько времени дурачил себя. Конечно же, я люблю ее. И не было ни минуты, когда бы не любил.

— Скоро приедут, — говорю я, отбрасывая с ее лица мокрые слипшиеся волосы. Она едва-едва сохраняет сознание. — Что бы там ни было, мы во всем разберемся. Тебе окажут самую лучшую помощь за любые деньги. Не бойся, милая. Я с тобой. Может, ты просто что-то не то съела. Не о чем беспокоиться.

Даже мне самому мой голос кажется глухим. Никогда не видел, чтобы человек вот так рухнул, словно из него выпили всю жизнь. Держу Эллу за руку, когда подоспевшие спасатели грузят ее в «скорую». Мы несемся по улицам Нью-Йорка, и у меня возникает какое-то странное чувство отчуждения, словно я смотрю по телевизору серию «Скорой помощи». Этого не может быть. Все это не похоже на правду.

Когда мы добираемся до приемного покоя, Элла исчезает из виду — ее увозят спасатели. Пытаюсь последовать за ней, но путь мне преграждает охранник. Как я ни сопротивляюсь, меня оттесняют к стеклянной стойке возле двери.

— Страховой полис! — рявкает медсестра за стойкой.

— Что? Я не уверен…

— Кредитная карточка?

Я онемело передаю ей карточку. Она пододвигает мне папку с зажимом и дюжиной разноцветных бланков — и взмахом руки отгоняет меня.

— Следующий.

— А куда они увезли…

— Вами сейчас кто-нибудь займется. Следующий!

Проходящая мимо медсестра, сжалившись надо мной, протягивает шариковую ручку. Присесть негде, потому я прислоняюсь к облупленной стене и заполняю бланки, сочиняя на ходу данные, которых не имею. Не то чтобы мы обсуждали, вырезали Элле гланды или нет, я даже не знаю ее точного адреса.

Дойдя до графы «ближайшие родственники», после секундного раздумья вписываю свое имя.

Четыре часа спустя я по-прежнему остаюсь в полном неведении. Выпил дюжину чашек суррогатного кофе из аппарата, поминутно приставал к каждому и каждой в белом халате, даже к заправщику торговых автоматов, и дважды был оттеснен назад в зал ожидания грозного вида охранником, который явно придерживается принципа «сначала врежь, потом задавай вопросы». Такое впечатление, что никто ничего не в состоянии мне сказать. Что Элла жива, могу судить лишь по тому, что меня до сих пор не повели в зловещее помещение без окон в конце длинного коридора.

Сварливая медсестра в регистратуре и вовсе не желает со мной разговаривать. Вообще-то она пригрозила вызвать копов, если я подойду к ней еще раз. Даже обколотые наркоманы и те меня сторонятся.

Звонит мобильник, и я выскакиваю из приемного покоя.

— Господи, Бэт! Прости, ради Бога. Кейт у Флер. Я собирался тебе перезвонить…

— Уильям, Бога ради! Я места себе не находила. В итоге пришлось позвонить Лавуа и вытащить их из постели! Что, черт побери, ты там…

— Послушай, я же сказал, извини! — резко обрываю я. — Тут кое-что произошло.

— Кое-что поважнее, чем твоя дочь?

— Слушай, с ней все в порядке, а это главное. Через денек-другой она будет дома.

— Через денек-другой? Когда? Что она там делает? Ты уверен, что она в порядке?

— Мистер Эшфилд!

Я резко оборачиваюсь. Врач едва ли старше Бена жестом приглашает меня следовать за ним.

— Послушай, Бэт. Я должен идти. Поговорим завтра.

Захлопываю телефон.

— Вашей жене намного лучше, — с улыбкой сообщает врач. — Она в послеоперационной. Была кое-какая опасность, но теперь все будет в порядке. Можете к ней пройти.

Я не стал поправлять его неумышленную ошибку: моя жена. Если бы.

Элла, на несколько тонов бледнее больничных простыней, все же выдавливает слабую улыбку, когда я вхожу в послеоперационную палату.

— Никому не рекомендовала бы этого молокососа, — еле-еле выговаривает она.

— Буду иметь в виду. — Я осторожно пристраиваюсь на краю кровати, и вдруг ко мне возвращается болезненное воспоминание о том, в каких обстоятельствах я в последний раз навещал женщину в больнице. — Ну и напугала ты меня там, в гостинице.