ИнтерКыся. Дорога к "звездам" - Владимир Кунин

Теперь я просыпался от ночной сырости и голода, с одной лишь мыслью — где бы согреться и пожрать.

Уже не играл под Китайской башней военный оркестр свои марши, но слышался стук молотков, визжание электропил, и вокруг моей башни шла какая-то неторопливая суетня. Возводились десятки временных ларьков и ларечков, вроде наших, которыми забит весь Питер. Как объяснил мне один весьма приличный Песик, — он здесь каждое утро выгуливал своего не очень здорового Человека, которому было предписано почаще бывать на свежем воздухе, — эти ларьки готовились к Рождеству Христову. А вот что такое Рождество — Песик и сам не очень хорошо знал. Говорил только, что в это время по всему городу в таких ларечках продают много ярких, не очень нужных маленьких вещичек и уйму горячего вина — прямо на улицах!

Кстати, если уж говорить о здешних Собаках, то ко всем неоспоримым достоинствам Мюнхена я бы приплюсовал то обстоятельство, что мюнхенские Собаки (а по Английскому парку их гуляет великое множество!) в отличие от наших петербургских удивительно приветливы к Людям, к Собакам любых пород и очень спокойно, я бы даже сказал — с достаточной долей уважения относятся к существованию Котов и Кошек.

Наши же засранцы сначала должны обязательно облаять ни в чем не повинного незнакомого Человека, затем непременно перегрызться между собой, а потом сделать все возможное, чтобы попытаться загнать какого-нибудь несчастного Кота на дерево или в подвал. А убедившись в невозможности достать его оттуда, еще час тупо рваться с поводка и оглашать окрестности своим идиотским осипшим голосом.

Скорее всего и здесь есть такие же Псы-кретины, которые не переваривают другие породы животных. Считающие себя, как говорил Шура Плоткин, «стержнем и основой нации». Но если у нас в Советском Союзе это явление десятки лет трогательно поощрялось и тщательно культивировалось, как рассказывал мне тот же Плоткин, то здесь таких Псов совсем немного, и они, при любом проявлении нетерпимости к другим видам Животных, достаточно строго наказываются.

— Это уже наша сегодняшняя политика, — сказал мне тот Песик-симпатяга, с которым я познакомился в Английском парке.

А еще этот Песик, сто раз извинившись передо мной, чтобы не оскорбить мое национальное достоинство, сказал, что вся эта зараза идет от Собак Германской Демократической Республики. Потому что до воссоединения с Федеративной Германская Демократическая была очень близка по строю и по духу Советскому Союзу.

Ни в коем случае не оправдывая этого уродливого явления, я попытался объяснить милому, интеллигентному Песику, что в нашей стране все это происходит не от хорошей жизни. Что сегодня в России всеобщее озверение стало буквально повальным бедствием и распространилось почти на все слои общества — не только Собачьего, но и Человеческого! Мало того, как ни грустно мне в этом признаваться, но сегодня этой язвой заражена и очень большая часть Кошачьего сословия... А все оттого, что жить стало невмоготу и каждый ищет виноватого не в себе, а в ком-то другом.

— Вот такие пирожки, уважаемый герр Песик, — сказал я.

— Я с вами совершенно согласен, майне либер герр...

— Мартын, — подсказал я. — Или можно просто — Кыся...

— Я с вами совершенно согласен, майне либер герр Мартин-Киса, — не очень разобрался в наших русских именах этот Песик и, посмотрев на переминающегося с ноги на ногу своего Человека, смущенно добавил: — Но, к моему великому сожалению, сейчас я вынужден извиниться и прервать наш удивительно интересный разговор. Как видите, мой Человек уже просится в туалет, а длительное воздержание в его возрасте... Сами понимаете. Кроме всего, ему необходимо еще принять кое-какие лекарства, и я в меру своих сил стараюсь, чтобы он это делал вовремя.

Мы любезно распрощались, и я, дрожа от холода, помчался на промысел.

Еще когда стояли теплые дни и вовсю работал «Биргартен», а мои запасы жратвы превышали самые смелые предположения, я как-то прогуливался по берегу узенького ответвления мюнхенской реки Изар, протекающего через весь Английский парк. И неожиданно на поверхности воды увидел спинки довольно толстеньких и крупных рыб, стремившихся плыть только против течения. А так как течение в этой узкой парковой речушке было очень сильным, то глупые рыбы почти стояли на месте.

Как объяснила мне тогда вице-консульская Нюся, эта рыба называется «форель» и Людям ловить ее запрещено. Нюся сама слышала, как ее хозяин рассказывал жене, что для того, чтобы получить разрешение на ловлю рыбы, нужно сначала пройти специальные платные курсы, затем за приличненькую сумму сдать экзамен, а потом за семьдесят пять марок купить разрешение-лицензию. И только после этого тебе позволят поймать несколько рыбешек в специально отведенном месте под бдительным оком еще более специального рыбного контролера.

Но самое забавное в такой рыбной ловле, что, поймав эту рыбу, полюбовавшись на нее, ты обязан выпустить ее обратно в реку!

— Какой-то спортивный онанизм! — помню, возмущалась тогда Нюся. — Представляешь, это все равно что если бы мы с тобой сидели друг против друга и сами себя удовлетворяли, вместо того чтобы немедленно слиться в едином экстазе!!!

Нюся обожала разные роскошные формулировки и объяснения своему блядству.

— Да, — сказал я. — Действительно!

И чтобы никому в голову не пришло бы заподозрить нас в онанизме, мы тут же, как сумасшедшие, слились с ней в этом, как его... Экстазе!..

Но тогда было еще тепло, работал «Биргартен», еды было навалом и разговор с Нюсей о рыбе носил чисто теоретически-познавательный характер.

Теперь холодно, «Биргартен» закрыт. Ни жрачки, ни Нюси, ни хрена этого нет, а лопать хочется безумно. И я помчался к нашей парковой речушке сломя голову, как только вспомнил о рыбе. Авось повезет?..

* * *

Свою первую в жизни форель я подцепил лапой и вышвырнул из воды метров на пять от края берега.

Я с трудом удерживался на скользком холодном камне посредине ледяной злобной речушки, стоя чуть ли не по брюхо в воде. Конечно, мне следовало отловить еще парочку рыбин — на вечер и на завтрашнее утро, но, во первых, я так окоченел, что меня просто трясло от холода и нервного перевозбуждения, знакомого, наверное, любому охотнику. А во-вторых, мне элементарно хотелось как можно быстрее пожрать.

Поэтому я не стал ловить рыбу про запас, а перескочил с камня на берег, отряхнулся и бросился на прыгающую по земле форель.

Это была красивая, крупная и сильная рыбина. Оказалось, что у нее только спинка темная, а к брюшку и нижним плавникам она светлела до нежно-палевого цвета и по бокам была вся покрыта коричневыми пятнышками, которые ей очень шли.

Она скакала и уворачивалась от меня, пока я не догадался намертво прижать её к земле передними лапами и быстро прокусить ей загривок у самой головы.

Вот откуда я знал, что для того, чтобы рыба перестала трепыхаться — нужно прокусить ей загривок именно в этом месте?! Наш родной мороженый хек был всегда без головы и поэтому не пытался трепыхаться. Уж сколько я его за всю свою жизнь сожрал, а ведь до сих пор понятия не имею, как он выглядит в лицо!.. И живой рыбы я отродясь не видел.