Дочь колдуна - Вера Крыжановская

– Это граф Адам Бельский. Он только что переведен в здешний полк, и я тоже вижу его в первый раз, – ответил Ведринский. – Он окончил пажеский корпус и собирался служить в гвардии; но так как у его матери три больших имения в этой стороне и она почти постоянно здесь живет, то он предпочел служить в местном полку. Заметили вы даму в лиловом платье с такими чудными кружевами и в диадеме из аметистов с бриллиантами? Это графиня Бельская, мать графа Адама, – пояснил Ведринский, вставая и предлагая руку Замятиной, так как пришли звать к ужину.

На другой день, несмотря на просьбы Максаковых, Замятины после завтрака уехали с Ведринским и Масалитиновым, а г-жа Морель с Милой легко сдались на уговоры хозяев и остались на второй бал.

Михаил Дмитриевич поправился и ел с необыкновенным аппетитом, но все-таки был бледен и расстроен; доктор нашел, что деятельность сердца не совсем, но уже восстановилась.

Вернувшись в Горки, Зоя Иосифовна и Надя с лихорадочной поспешностью принялись за укладку вещей, сгорая от нетерпения уехать, а Надя чувствовала такое отвращение к Миле, что ей было положительно противно ее видеть.

Только через два дня вернулись Екатерина Александровна с Милой, и обе в блестящем расположении духа. Г-жа Морель, казалось, была на седьмом небе и захлебывалась от счастья, рассказывая Замятиной, что Мила совершенно покорила молодого графа Бельского.

– Он без ума от нее, да и его мать тоже в восторге от Милы. Мы, по настоянию графини, ездили к ней и провели там день. Имение у них великолепное, дом – настоящий дворец, а полковой командир сказал мне, что Бельские – миллионеры. Это конечно, не помешало мне намекнуть графине, что у самой Милы сорок пять тысяч дохода, что делает ее очень подходящей партией даже для ее сына.

– От души поздравляю вас, милая Екатерина Александровна, с такой прекрасной партией для Милы; вы будете покойны за ее будущность, потому что она наверно найдет счастье с таким красивым и обожающим ее мужем, – заметила г-жа Замятина.

Затем разговор перешел на перемену в хозяйстве, вызываемую отъездом хозяев дома.

– Само собой разумеется, что вы останетесь здесь сколько вам будет угодно; а дом на острове и усадебный оба в вашем полном распоряжении, – сказала Зоя Иосифовна. – Я отдала нужные распоряжения, чтобы вы имели все удобства. Старая Анисья – превосходная кухарка, и вы будете заказывать ей, что пожелаете.

– Благодарю вас, благодарю, вы – сама доброта, но мы останемся на острове. Я прекрасно чувствую себя там и, правду говоря, удивляюсь, почему вы так спешите уехать? Погода отличная, местоположение великолепное, соседство тоже очень приятное, и вы могли бы остаться здесь, по крайней мере, еще месяц, а вы чуть не бежите.

– О, мне вовсе не нравится здесь, и я рада уехать, – ответила Замятина.

Екатерина Александровна лукаво усмехнулась.

– Знаю, знаю, кто внушил вам отвращение к Горкам, – адмирал. Но что за охота слушать всякий вздор, который он рассказывает? Ведь он же невропат, и я даже слышала, что Иван Андреевич несколько времени был в каком-199 то спиритическом санатории, что равнозначаще дому умалишенных.

– Во всяком случае, на этот счет вы плохо осведомлены, сударыня. Мой муж – друг детства адмирала и знает всю его жизнь. Никогда и ни одного дня он не лечился ни в каком санатории, так как здоровье его всегда было в цветущем состоянии.

– Возможно, что я и ошибаюсь на этот раз; что же касается сногсшибательных историй, которые он, наверно, рассказывал вам о событиях, сопровождавших смерть бедной Маруси, то им нельзя верить. Прежде всего должна сказать вам, что Иван Андреевич сам был влюблен в Марусю и ревновал ее ко всем. Вячеслава он не мог открыто ревновать, конечно, а потому изливал свою желчь, скопившуюся против Тураева, на первого попавшегося, между прочим и на бедного Казимира, то есть доктора Красинского, моего несчастного жениха. Он возненавидел его и, прости Господи, приписывал ему всевозможные преступления; вообще и тогда уже он был суеверен как старая баба. Когда, после того ужасного происшествия, Вячеслав ожил, благодаря знанию и преданности Красинского, Иван Андреевич также без всякой причины возненавидел и его. Не знаю, что произошло между ними, но отношения их стали холодными, а когда он вернулся, вскоре после рождения Милы, то устроил целый скандал и, в отсутствие Вячеслава, похитил с острова бывшую в обмороке молодую женщину. Должна сказать, что Маруся была безумно влюблена в мужа; притом, в то время она была больна и может быть вследствие стыда и испуга, ввиду столь беспричинного бегства, хотела вернуться домой, где оставался ее ребенок. Каким образом она утонула, навсегда осталось темным: оступилась ли она, хотели ли ее схватить, была ли она в лихорадке и утопилась во время бреда – один Бог знает. В одном для меня нет ни тени сомнения: во всей этой грустной истории и особенно в смерти Маруси виноват адмирал.

Замятина слушала довольно холодно и, видимо, была задета обвинениями против их старого друга.

– Вы очень строги к Ивану Андреевичу, – заметила она. – Много и темного в этой истории: хотя бы исчезновение, например, Вячеслава Тураева. Куда он делся? А между тем ведь не адмирал же украл его, потому уже, что он был в это время при смерти.

– Кажется, я обидела вас? Право, это мне неприятно, потому что я не имела, клянусь, ни малейшего злого умысла, – оправдывалась г-жа Морель. – Что касается исчезновения Вячеслава, то я убеждена, что он был убит. Петр Петрович говорил в то время, что зять его поехал в Харьков получать большую сумму денег; вероятно, на обратном пути его ограбили, убили и похоронили, а преступление так и осталось не открытым. Но если адмирал ни при чем в смерти Тураева, – и она громко рассмеялась, – то он очень виновен в дурной славе Горок и, особенно, прелестной дачи на острове, которую он ужасным образом опорочил своими россказнями. Вот уже более трех недель как живу я там и, право, ничего особенного не слышала, не чувствовала и не видела хотя бы кончик чертова хвоста. А чего бы я не дала, чтобы увидеть его! – Она опять засмеялась и продолжала, утирая глаза: – Прислуга удивительно забавна в своем паническом ужасе. Представьте себе, старый Аким только по утрам приходит служить, а вечером непременно уходит обратно и ни за что старый упрямец не останется ночью на острове. Как-то, под вечер, слышу я собачий вой в кустах, зову Акима и велю ему прогнать собаку, которую, вероятно, привел кто-нибудь из садовников и забыл на острове. Так знаете, что ответил мне этот чудак? – Что он не может прогнать собаку потому, что это не живая скотина, а призрак сдохшего пуделя Маруси, и что пес этот всегда является перед чьей-либо смертью. Право, я уже не знала, смеяться мне или сердиться на такие глупости и решила, что старик пьян. Впоследствии я видела, однако, эту собаку уже собственными глазами. Это был действительно черный пудель; бежал он вдоль террасы, понурив голову, словно что-то вынюхивая, и опустив хвост между ног. Неподалеку от меня он остановился, стал царапать землю лапами и завыл; но это была совершенно обыкновенная собака, а когда я бросила в нее книгой, она убежала и я не слышала ее более. Но здесь очевидно суеверие – в воздухе; самые простые вещи превращаются в таинственные, каждая собака – в призрак, каждый ворон – в переодетого черта! Ха, ха, ха! К счастью, мы с Милой люди здравые и видим все в настоящем свете.