Год людоеда - Мария Семенова

Часть дел назрела довольно давно, а некоторые возникли в последние дни. Во-первых, он сообщил им о том, что после жестокого избиения и ограбления его мать скончалась. Во-вторых, его опять очень огорчил Сашка: мало того что мальчик никак не может развязаться со своей плебейской компанией, особенно с этой негроидной потаскухой, так он еще влип в какую-то детективную историю с суматохинцами. В-третьих, какой-то малолетний придурок подбил его младшего сына на побег из психушки, а теперь нагло звонит и требует за Костю выкуп в тысячу долларов. Что за напасти на него навалились?!

Во всех этих неприятностях Кумирова утешало лишь то, что Костиного незадачливого дружка уже почти вычислили, а Сашка, слава Богу, нарвался на своих, и те хоть и не знали, с кем имеют дело, но не убили его и не покалечили сразу, а то бы Игорю уже никогда не видать своего старшего сына, а если учесть, что младший отпрыск Кумирова — безобразный уродец, то в плане отцовства будущему генерал-губернатору Санкт-Петербурга вряд ли бы кто-нибудь позавидовал.

* * *

Итак, хорошо, что все решилось достаточно быстро. Сашка правильно поступил, что тотчас примчался домой, хоть и был под немалой дозой всевозможной дури, что, впрочем, в возникшей ситуации было не самым опасным. Саша попросил охрану разбудить отца и, когда Игорь разрешил впустить сына, поведал о своей дурацкой вылазке на «Косатку».

Выслушав хронику событий, Кумиров-старший отправил сына искупаться под присмотром охранника в домашнем бассейне, а сам позвонил Лазарю, рассказал о конфликте и предложил свои условия решения: Вершок объясняет своей братве, чьим сыном является Александр, и они, естественно, забывают о всех своих обидах и претензиях, зато судьба Наташки и Ваньки остается целиком на их усмотрение, — желательно только, чтобы ничто не просочилось в прессу, поскольку это может травмировать его шаловливого сына. Сегодня Сашка под охраной (чтобы не натворил глупостей) отправляется на пару недель в Хельсинки.

Лазарь согласился с Кумировым, хотя про себя, наверное, проиграл не один вариант расправы и с Сашкой, и с Игорем, и со всем белым светом.

— Здорово. Хрусталь! — Махлаткин звонко хлопнул Олега по спине. Ревень получил свою кличку за избранный им бизнес — сбор пустых бутылок и сдачу их в приемные пункты.

— Привет, Лохматка! — отозвался Олег и мягко прикоснулся к растопыренным пальцам Махлаткина. — Дай закурить!

— Ну ты халява, в натуре! Работать не хочет, а закурить ему дай! Чего вчера старухе в харю не въехал? — Колька деланно возмутился и выгреб из кармана несколько недокуренных сигарет. — Выбирай!

— А чего только хабарики? У тебя целых нет? — Ревень покраснел и со смущением все же стал машинально перебирать окурки, словно проверяя их на крепость.

— Что ты чинарики, как свой болт, щупаешь? — Махлаткин рассмеялся и бросил окурки на землю. — Да на! Не жадный!

Колька сунул Олегу пачку «Кэмела». Ревень достал сигарету. Махлаткин вытащил пистолет-зажигалку и дал приятелю прикурить.

— Ты, Ревун, ленивый, работать не хочешь. Сколько раз я тебе клевые темы предлагал. Вчера-то здорово струхнул? — Коля тоже закурил и поманил Олега на задворки Козьего рынка. — Ты вот сниматься не хочешь, а сигареты тебе подавай! Гуляшей и пенсионеров опускать не хочешь, а пиво от меня принимаешь. Будешь пивцо-то, Хрусталь?

— Давай. — Ревень согласно кивнул, послушно следуя за подпрыгивающим на каждом шагу Махлаткиным. — Я теперь, может, и буду стариков грохать. Когда ты еще пойдешь?

— Да хоть сейчас! Они вон у Сбербанка целый день тусуются. — Махлаткин с урчанием втянул в себя мокроту и харкнул, словно выбил изо рта пробку. — Там всего-то делов: налететь толпой, с ног сбить да лопатник сдернуть. Главное, чтобы на землю завалить — старики тогда ничего сделать не могут. Ну как вчера с этой клячей! Если ты подписываешься, я тебя высвистаю, когда мы соберемся. Ревун, а ты в последний момент не сдрейфишь?

— Нет, — уверенно сказал Ревень и тоже смачно сплюнул. — Я не могу больше голодать, да и отца нужно кормить. За меня, Лохматка, не бойся — не подведу!

* * *

За время своего бродяжничества Олег уже испробовал самые разные способы заработать и определил то, чего ему все-таки лучше никогда не делать: клянчить, одалживать и сниматься. Первое означало просить милостыню по вагонам метро или у церкви; второе — просить еду, деньги или вообще что-либо у других пацанов, а тем более у взрослых; третье — отдаваться за харчи или бабки у Московского вокзала, на Плешке у «Гостиного двора» или в любом другом месте, где маньяки выискивают голодных и бездомных малолеток.

Так вот, эти занятия, которые Олег сам себе запретил, на его глазах привели к беде уже не одного парнишку, а главное, тех, кто сломался и сдался, никогда уже не станут уважать настоящие люди и ни за какие ковриги не допустят в свою красивую и роскошную жизнь, о которой мечтал Ревень.

«Все равно, как я разбогатею, — рассуждал мальчик. — Но только своими руками, пусть даже грабежом — что тоже работа. А что, барыги, которые за рубль покупают, а за два продают, — они лучше или честнее? Да они также грабят всех подряд, только люди им не могут ничего предъявить. А я должен голодать, могу даже подохнуть, и буду бояться кого-то грабануть?! Да я такого найду «насоса», которому деньги уже давно некуда девать, и попрошу его со мной просто поделиться. Много-то мне и не надо — что-то пожрать да где-то поспать. И чтобы отца в больницу устроить. Вот это — обязательно. Я бате даже свою кровь отдам, ну и чего там еще потребуется. Мне не жалко. Он у меня один теперь и остался. Правда, он да маманя вспоминали, будто брат мой где-то бродит. Ну так кто ж его знает, кто он таков, может, тоже в подвале прижился? Да хоть бы и так — мне-то что? Вместе всяко легче бы вышло.

Конечно, если бы братан или кто другой мне за просто так, по-честному, помог, я бы этому добряку огромное спасибо сказал, — продолжал Ревень свои мысли, блуждая по Козьему рынку между изящных извне и бронированных внутри торговых ларьков и мечтая о том, до чего здорово было бы стать хотя бы на день хозяином вот такой точки с хлебом, колбасой и пепси-колой, — кормись, пока не лопнешь! — Но кто мой братан-то, я не знаю! Мать все умалчивала, батя до сих пор бурчит: рано, вот подыхать буду — скажу. А что за тайна такая? Они же имеют право знать друг о друге?! Может, Лохматку попросить разведать? Он ведь такой проныра: в жопу без мыла залезет!»

Олег смотрел на прилично одетых и по виду вполне сытых людей, тех самых взрослых, которые, конечно, тоже видели его и что-то о нем про себя думали: дома не живет, попрошайничает, ворует? Но почему бы им не подойти и не спросить: мальчик, ты не голодный?

«Они же взрослые, неужели они не понимают, что должны обо мне позаботиться? — Ревень пристально вглядывался в посетителей рынка, пытаясь продраться в их души через глаза, которые они старались поскорее отвести в сторону, якобы увлекшись видом заграничных упаковок. — Ну да, нам с отцом пока не везет, но мы — такие же люди, я тоже стану взрослым, начну по-настоящему зарабатывать и все им верну. Ну а сегодня-то что мне делать?»